– Альваро, - сказал он, - я уже больше не могу. Эти бандиты доконают меня. Я не могу есть и спать. Не хожу в увольнение. - Не давая мне вставить ни слова в ответ, он продолжал: - Это не люди. Их нельзя называть военными, их нельзя называть даже людьми! Ты знаешь, что они делали со мной? Заставили поднять руки и ходить кругами внутри барака. При этом я должен был гудеть как самолет. И это после всего того, чего я натерпелся там… Сколько же я перенес издевательств, когда учился в училище в Колумбии! Смотри! - Он поднял сорочку, и на его животе я увидел множество шрамов от ожогов. - Меня заставляли снять одежду и в двенадцать часов дня, при сорокаградусной жаре, когда плавится асфальт, ползать по взлетной полосе. Я старался выдержать все это как настоящий мужчина. Что оставалось делать? Ну а здесь… К чему эти насмешки и издевательства? Этим американцам дают таблетки, чтобы они не получили солнечного удара. А если они постояли на солнце больше получаса, их направляют в госпиталь. Направить бы эту банду сволочей в Колумбию, чтобы с них там содрали три шкуры, а потом пусть идут на все четыре стороны! Здесь же, даже перед тем как выпить воды, заставляют стать «смирно» и сказать: «Господин водудающий, курсант Лоренсо просит разрешения напиться!» - а потом тут же повернуться и самому себе сказать: «Разрешаю!»
Я вспомнил, как недавно нас вызвали в штаб и дружеским тоном спросили:
– Парни, что случилось с вами, почему вы так деморализованы? Вас плохо кормят, вам не дают спать? Вам не нравится жить в бараке, у вас нет развлечений? Может, есть какие предложения?… Мы думаем, вам не на что жаловаться. К вам у нас отношение такое же, как к нашим. А в вопросах воинской дисциплины мы к вам не так требовательны, как к своим. Ну, конечно, условия здесь трудны, и вы к этому еще не привыкли…
Зеленый «шмель» со страшным гулом стремительно мчался по сверкающей ленте дороги навстречу счастью. Курс - на границу с Мексикой. Старый мотор чихал, выбрасывая через выхлопную трубу, как при выстреле, клубы дыма. В кабине машины неопределенного цвета, по все же с преобладанием зеленого, сидели, как в консервной банке, восемь курсантов. Было тесно, но все они выглядели довольными.
Солнце пустыни садилось прямо перед нами. Хорошему обзору мешала грязь на лобовом стекле, хотя перед выездом мы тщательно протерли его.
Мы спешили, и никто не поручился бы, что при такой плохой видимости мы не врежемся в шикарные лимузины, идущие впереди нас.
На границе два полисмена-мексиканца с длинными бакенбардами пропустили нас, увидев удостоверения военнослужащих ВВС США.
Пейзаж постепенно менялся. И роскошных автомобилей становилось на автостраде все меньше. В населенных пунктах освещение уже не было таким ярким. Английские названия баров на огромных вывесках сменились испанскими. Этот процесс был постепенным, по мере того как мы приближались к населенному пункту Вилья-Акунья, который и был целью нашей поездки. Сюда же устремлялись сотни американских курсантов и офицеров всякий раз, как только получали увольнение на выходные дни.
Мне казалось, что я попал на экран, на котором демонстрируется один из тех ковбойских фильмов, которых немало шло в те времена. Населенный пункт был маленький, с деревянными и кирпичными домами, именно как в фильмах. Автомобиль мы оставили у здания муниципалитета, чтобы его не украли.
Наряду с «девочками», составлявшими девяносто процентов населения и являвшимися главной причиной «военного вторжения», в городе были бары и салоны. На них неизменно красовались неоновые надписи названий, бросавшиеся в глаза: «Торнадо», «Марин», «Гуадалканал», «Токио» и другие подобного рода названия.
Этого «военного вторжения» в городе ожидали с нетерпением, особенно «девочки». Они, как и бары и салоны, с самого раннего утра готовились к шумному прибытию парней. Цепы на все виды развлечений здесь были невысокими.
Из Вилья-Акуньи мы возвратились усталые, измотанные, да к тому же на следующий день после занятий отправились в курсантский клуб.
Шумная публика, разноголосая и разноязыкая, заполняла вал. Смех, дым сигарет и звуки музыки, исполняемой местным джазом, под которую танцевали, создавали весьма своеобразную атмосферу.
Фергус, к которому приехали родители, подошел ко мне и, положив руку на мое плечо, сказал:
– Эл, я вижу, ты сегодня серьезный. Потанцуй с Элен, моей невестой.
Родители Фергуса сидели за столом. Отец, видимо, очень много работал, чтобы достичь того, что теперь имел… Седые виски, добрый взгляд, улыбка… Простой белый костюм в синюю полоску… Мать Фергуса тоже улыбалась.