…После этого он не появлялся целую неделю. Тогда Роза на сбережённые деньги – она брала работу на дом – купила его книгу. Модистка мадам Пик, заметив, на кого так часто смотрит её помощница, сказала ей: «Un poete celebre, ma petite, toutes les femmes veulent coucher aves lui»[14]. В витрине книжной лавки Роза увидела его книгу – это было очередное издание сборника «Танцовщик и цветок», – спросила, сколько она стоит, и стала работать сверхурочно. В школе Роза училась не хуже других и сейчас без особого труда перевела фразу мадам Пик. Ах, Роза и сама не могла думать ни о чём другом. Когда же она прочла стихи, то поняла, что красивый сеньор из «Коломбо» – это переменчивый трубадур, неисправимый бонвиван, несравненный любовник. Что ж, честная девушка из пригорода решила стать достойной его, превратилась в доступную и неистовую хищницу, «женщину-вамп».
Когда Бруно снова появился в «Коломбо» и рассеянно поднял глаза, Роза сделала ему знак и, схватив книгу, слетела вниз по ступенькам. Она запыхалась от бега, и поэт, увидев её перед собой, обомлел: он и не думал, что она так хороша. Бруно радовался всякий раз, когда узнавал, что его стихи знают и любят не только объевшиеся поэзией снобы, но и простые люди из народа – вот такие, как эта очаровательная швея. Ангел небесный, а не швея.
Бруно сидел за столиком в одиночестве: приятель его еще не пришёл. Он попросил Розу сесть, предложил ей выпить чаю или ликера: сам он по привычке, приобретенной в бистро Сен-Жермен-де-Пре, потягивал свой неизменный черносмородиновый ликёр. Не сводя глаз с поэта, девушка покачала головой.
– Меня зовут Роза Мейрелес да Энкарнасан, можно просто Роза.
Бруно достал карандаш и стал писать на титульном листе, вырисовывая каждую букву:
– «Розе – от автора с…» Так с чем же? – спросил он шутя.
– С поцелуем.
Позабавленный Бруно улыбнулся. Роза смотрела, как движется его холеная рука, выводя на белой бумаге безупречно ровные строчки. Всё в этом человеке было безупречно…
– Что же ты стоишь? Садись, – мягко и ласково сказал он.
– Тут я с вами сидеть не хочу, – ответила Роза, прежде чем успела подумать, что говорит.
– А где хочешь? – не то удивленно, не то насмешливо прозвучали его слова.
– Где угодно.
– А когда? – Бруно ещё посмеивался, но уже явно был заинтересован.
– Хоть сегодня. Я кончаю работу в шесть часов.
Бруно взглянул на нее: совсем девочка, в простеньком, но изящном платье, которое она скроила и сшила своими руками. Она годилась поэту в дочери. Без сомнения, бедна. Она понравилась поэту, но он вовсе не собирался злоупотреблять теми чувствами, которые пробудили в душе девушки его стихи. Будь она постарше, будь она барышней из общества – одной из тех, кому не терпится все испробовать, – Бруно колебаться бы не стал. А тут в его власти оказалась потерявшая голову девчонка из предместья, швейка из ателье, сама зарабатывающая себе на пропитание. Прелестная девушка, кровь скольких рас смешалась в ней?! Жаль, но таких он не трогает. Ну да не беда: в красивых женщинах – богатых и праздных – недостатка нет. Он пошел на попятную:
– Сегодня я никак не могу. Приглашен на ужин, извини.
– Тогда завтра. В любое время. Я кончаю в шесть, но могу уйти пораньше. Завтра?.. – Зеленые глаза сверкают, рот полуоткрыт. Вся она – воплощенное требование, назначь ей свидание – да и только.
Ситуация уже не казалась Бруно забавной. Еще никогда не видел он женщины, так откровенно и бесхитростно требовавшей любви. Он сдался. Почему бы и нет, в конце концов, раз она так настаивает?! Сбежать всегда можно…
– Завтра так завтра, В шесть я буду ждать у книжной лавки.
Он протянул ей надписанную книгу, но Розе одной книги было мало.
– А поцелуй? – Пухлые негритянские губы жаром опахнули смуглую, как у араба, щеку поэта. Бруно и Роза были похожи: оба с востока, из Африки.
Вспоминая потом эту сцену, она часто спрашивала себя: так кто же истинная Роза – эта не знающая запретов женщина, рожденная для страсти, или та, строгих правил, скромная и серьезная девушка из предместья, которую изобразил в своем рассказе местре Афранио?
Это она первая произнесла слово «любовь», это ей пришлось соблазнить Бруно, потому что непостоянный и ветреный волокита, давно потерявший счет своим победам, думал, что перед ним наивная, без памяти влюбившаяся девчонка, которая запуталась и сама не знает, где стихи, а где реальность, и был в большом затруднении: как поступить, чтобы не разочаровать ее, не причинить ей боли, и, с другой стороны, как вести себя, чтобы не сбить ее с пути, не сломать ей судьбу непоправимым шагом, не сделать несчастной на всю жизнь?.. Бруно гулял с Розой по улицам, угощал в ресторанчиках, где бывало мало посетителей, неведомыми ей кушаньями, показывал самые очаровательные уголки Рио, приносил ей книги – свои и чужие, – дарил ей розы, шептал строки стихов, сидя рядом с нею в Ботаническом саду – на скамейке они выглядели точь-в-точь как влюбленные со слащавой открытки, – целовал ей исколотые иглой пальцы, смуглую щеку, зеленые глаза и сообщал по секрету Афранио, что этот его роман – совсем особенный, забавный и необычный: связь платоническая и поэтическая, на удивление целомудренная.
Но пламя страсти бушевало в Розе всё сильней, и, как ни нравились ей каждое слово, каждое прикосновение Бруно, каждая его мимолетная ласка – гладил ли он её по волосам или целовал в затылок, – удовлетвориться такой малостью она вовсе не собиралась. Она подставляла ему губы, и однажды Бруно пришлось ее поцеловать. Впрочем, может быть, это она его поцеловала – редкий случай с Бруно: раньше в подобных ситуациях игру вел он. Роза хотела стать не только возлюбленной, но и любовницей.
Она была не в силах больше вынести тех ограничений, на которые обрек ее и себя чересчур осторожный и деликатный Бруно, и попросила, чтобы он показал ей свой дом в Санта-Александрине. В последнем номере «Ревиста дос Сабадос» о нем был помещен репортаж с фотографиями: увешанные картинами стены, вывезенные из дальних странствий диковины, мраморный купидон под потолком, увитое плющом крыльцо и на ступеньке – сам хозяин в небрежной позе.
– А ты не боишься?
– Нисколько. Мне очень хочется…
Взявшись за руки, они пересекли сад. Бруно на ходу сочинял стихи: «Подсолнухи и ящерки приветствуют тебя», а потом, в гостиной, хотел объяснить ей смысл сюрреалистического полотна, но полная решимости Роза направилась в спальню – с сюрреализмом успеется.
«Разумеется, – думал Бруно, когда она потянула его за руку и они упали на кровать, – разумеется – ух ты! – разумеется, она уже спала до меня с десятком мужчин, а я-то, старый дурак, считал, что она воплощенная невинность и добродетель…» Бруно ошибся и на этот раз. Роза на самом деле была воплощением многих добродетелей, и среди прочих – отваги и цельности.
Через некоторое время Бруно – соблазнённый и донельзя удивлённый фавн – вышел в сад, окружавший дом, и оборвал с кустов все розы. Получилась целая охапка. Роза, распростертая на белоснежной простыне, являвшей следы ее недавнего прощания с девичеством, казалось, возносила хвалу господу. Лепестками роз осыпал Бруно это из бронзы отлитое тело, эту пробужденную плоть.
…Но все же до конца понять Розу, безраздельно принять ее в свою душу Бруно не удалось. Та жадная и нежная любовь – нет на свете женщины нежнее, сказал местре Афранио, – которую питала к нему Роза и на которую он отвечал как мог, любовь, лишенная даже тени расчета или корысти, приносила поэту смутное ощущение вины. Роза ничего не требовала, но это ничего не меняло: она продолжала оставаться бедной швейкой, наивной девушкой, сбившейся с уготованного ей пути; не будет ни замужества, ни детей, ни семейного очага, ни безмятежного, пристойного существования. Сделав ее своей любовницей, Бруно круто повернул ее судьбу и теперь испытывал чувство вины за то неопределенное будущее, которое ждало обесчещенную девушку.
Прошло несколько месяцев, и вот наконец настал день, когда Бруно с интересом и вожделением взглянул на другую женщину. В этот же день он счел себя обязанным жениться на Розе, чтобы не оставлять ее без защиты.