– «Песнь любви покорённому городу». Стихотворение Антонио Бруно. Написано после падения Парижа, незадолго до смерти поэта.
Я не берусь описать состояние зрителей. Никто не думал, что со сцены театра «Феникс» прозвучат строфы преданного анафеме стихотворения. Словно электрический разряд ударил в зал: кто-то вскочил, за ним поднялись ещё несколько человек, и вот уже все были на ногах и рукоплескали. Пока она читала, никто не сел. Воцарилась такая мёртвая тишина, что на миг показалось, будто огненные, окровавленные, горькие от слез и прерывающиеся от ярости слова, в которых бились унижение, гнев, ненависть и любовь, всплыли откуда-то из глубин времени, прилетели, проломив степы театра, со всех четырех сторон света.
Первые четверостишия оплакивали город, преданный огню и мечу: напевный голос великой актрисы говорил о грязной реке, бывшей некогда Сеной, о трупах мучеников, о грохоте солдатских сапог, о скорби и безмолвии, об отчаянии и смерти. А потом, будто звонкий зов боевой трубы, зазвучали слова, поднимавшие людей на борьбу за освобождение, возвещавшие пришествие нового, светлого дня, воскрешение жизни и любви. Каждую строфу зрители встречали неистовыми рукоплесканиями – такого никто ещё не видал.
…Португалка Мария Мануэла, сидя в партере между доной Розариньей и местре Афранио, улыбаясь сквозь слёзы, шепотом повторяет стихи Бруно – это и её стихи. На следующий день она уезжает в Каракас и, быть может, никогда больше не увидит Рио, но след её пребывания остался тут; это ради неё Бруно призвал людей на борьбу за свободу. Что ж, возможно, Мария Мануэла снимет теперь траур, утешится в своём вдовстве, думает местре Афранио. Это сделали стихи Бруно.
Слёзы текут и по щекам Марии-Жоан, но голос её по-прежнему звучен и твёрд. Финал стихотворения обращён к убийцам и палачам народов: каждое слово – как разрыв гранаты. Над Парижем занимается рассвет, эту зарю зажгла Мария-Жоан, девчонка из предместья Рио, ставшая теперь Марианной – символом свободной Франции.
Париж, Париж, Париж! Твой факел негасим! Весь зал стоит, и Марианна всё громче повторяет имя города, которое Бруно написал на бумаге кровью сердца… Те, кто был в тот вечер в театре, поняли раз и навсегда, что угнетение, насилие, смерть не могут победить человека, свободу, жизнь.
Париж! – в последний раз повторила Мария-Жоан, и зал точно взорвался рукоплесканиями: шквал аплодисментов накатывал волна за волной, сотрясал своды театра «Феникс».
В конце третьего действия, когда зрители проводили овацией Мери-Джон, её партнеров и режиссёра, ещё раз поставившего комедию Бруно, какая-то женщина в партере – многие узнали поэтессу Беатрис Рейналь – запела «Марсельезу».
Мария-Жоан стала вторить ей со сцены, публика подхватила. Да, это был не просто парадный спектакль в честь юбилея: праздник Марии-Жоан стал победоносной операцией французских партизан.
ПОСЛЕДСТВИЯ
В отместку за этот вечер правительство лишило антрепризу Марии-Жоан обычной дотации. В сезон 1941 года возглавляемая ею труппа собиралась поставить «Кровавую свадьбу» Лорки, новую комедию Жораси Камарго и пьесу под названием «Рио» – первое творение молодого, но стремительно приобретавшего известность автора, сотрудника недавно запрещенного журнала «Перспектива», автора хлестких политических статей и памфлетов, несомненного и опасного коммуниста. Звали его Карлос Ласерда.
Когда Марию-Жоан вызвали в ДПП, с начальником которого она была в приятельских отношениях, актриса немедленно догадалась, о чём пойдёт речь. Они сели рядом на чёрный кожаный диван. Косоватый взгляд её собеседника был устремлён на высившиеся за окном унылые бетонные громады, на узкий клин залива.
– Мне порой хочется бросить всё к чёрту. Вы вправе спросить, почему же я этого не делаю? Хотите верьте, хотите нет, но я остаюсь на этой должности потому, что могу чему-то помешать, а чему-то помочь. Если бы не я, эту отдушину давно бы уже захлопнули. Теперь вы можете спросить, почему же меня не увольняют? Думаю, что Хозяину нужны такие люди, как я. Он нуждается в противниках, потому до сих пор не подписал отставку Освалдо де Араньи… Чаще всего я терплю поражение, но нельзя же всегда побеждать, правда?
Мария-Жоан улыбнулась ему приветливо и почти сочувственно:
– Не тяните, я готова ко всему.
– Я очень старался отстоять вашу дотацию. Даю вам честное слово – лез из кожи вон. Но стихи Бруно и «Марсельеза» вызвали грандиозный скандал: наши фюреры чуть с ума не сошли. Им бы очень хотелось посадить за решётку всех участников спектакля, и, разумеется, вас в первую очередь.
Он внимательно посмотрел на сидящую рядом актрису. Как она красива, изящна и вызывающе дерзка!
– Ну, а потом я ознакомился с вашим репертуаром на следующий сезон, и у меня от ужаса волосы встали дыбом. Для начала – Гарсия Лорка, он мой любимый поэт, но наверху его ненавидят: испанский республиканец, всё одно что коммунист, расстрелян генералом Франсиско Франко, нашим лучшим другом и союзником. Репутация Жораси Камарго после его пьесы «Да вознаградит вас бог» тоже изрядно подмочена. А этот новый драматург, мальчишка Ласерда! Вы знаете, что его полицейское досье – одно из самых объемистых? Короче говоря, как я ни ораторствовал, ничего не добился, только охрип. – Оп помолчал. Косоватый взгляд снова обратился к окну. – Что же вы намерены предпринять?
Мария-Жоан посмотрела туда, куда был устремлён взгляд начальника ДПП: сперва она не видела ничего, кроме бетонных кубов, но потом вгляделась и различила вдалеке полоску моря.
– Буду ставить то, что намечено, пока цензура не запретила.
– А на какие деньги? Мне отлично известно, что «Гедда Габлер» не вызывает нареканий, но и сборов не делает!
– Я достану денег. Это уж моя забота. – Она поднялась. – Как бы там ни было, спасибо вам за старания и за сочувствие. Я вам верю и благодарю вас.
Мария-Жоан протянула ему руку, начальник ДПП поцеловал кончики её пальцев и проводил актрису до дверей. Проклятая должность: каждый день – проигранное сражение. А он так привык к своей службе, ему трудно будет расстаться с этой строго отмеренной порцией власти и самостоятельности… Он родился в нищете, в захолустье Северо-Востока: ему бы весь век работать на чужой земле, как отец, мать и старшие братья. Но его природный ум и жажда знаний растрогали приходского священника и самого епископа – мальчишку приняли в духовную семинарию на казённый кошт. А уж когда он надел сутану, взялся за книги, то решил добиться власти, чего бы это ни стоило. На поверку оказалось, что стоит это очень дорого – может быть, слишком дорого…
Выйдя на улицу, Мария-Жоан гневно прикусила губу. Никто на свете не заставит её отступить!.. Вот так и завоевала она себе имя в бразильском театре. Она не свернёт с дороги, даже если для постановки этих пьес ей придётся провести уик-энд с Вонючкой Баррето. Спектакль «Мери-Джон» вознес её так высоко над расхожими понятиями добра и зла, что отныне никакая грязь к ней не пристанет.
КАКИМ БЫТЬ РОЖДЕСТВЕНСКОМУ ВЕЧЕРУ
Седой официант принес кофе. Президент Бразильской Академии Эрмано де Кармо слушает доводы двух корифеев юстиции – председателя Верховного федерального суда Пайвы и председателя апелляционного суда Лейте. Они обсуждают подробности рождественского чаепития, которое служит укреплению дружеских связей между «бессмертными», а также мелкие организационные вопросы.
Это чаепитие происходит в последний четверг перед рождеством – только раз в году допускаются на интимный праздник академиков их жены. Стол ещё роскошнее, чем на еженедельных приёмах. Президент с супругой принимает гостей, преподносит дамам цветы и рождественские подарки, а для них нет ничего более соблазнительного и интересного, чем этот праздник: они могут обойти весь Малый Трианон – и библиотеку, и архив, и гостиные, куда обычно им путь заказан. Журналист Аустрежезило де Атайде в своем пространном и беспристрастном репортаже назвал Бразильскую Академию «самым закрытым мужским клубом».