Когда первый порыв миновал и Бруно почувствовал, что начинающая прелюбодейка трепещет и стонет от впервые испытанного наслаждения, ему открылась трагедия этой женщины, тело которой, созданное для нескончаемого любовного праздника, было обречено томиться на скучном супружеском ложе богатого бизнесмена. Алберто, о котором она без устали рассказывала, мог быть и непревзойдённым наездником, и победителем всех турниров, и красавцем, и мультимиллионером – кем угодно! – но в главном деле, определяющем всё остальное, он, как легко догадался Бруно, был в высшей степени зауряден.
Овладев Марианой – в сущности, он изнасиловал её, словно какой-нибудь апаш, – Бруно принялся раздевать её: не торопясь, не жалея времени, он снимал с королевы одну часть туалета за другой, медлил, задерживался – и наконец добился своего. Мариана воспламенилась и вздрогнула от неведомого прежде ощущения. Тогда, на рассвете их первого дня, впервые прикоснувшись к этому телу, созданному, казалось, кистью Рубенса, Бруно, любовник по профессии и по призванию, увел Мариану от торопливой обыденности к утончённой любовной игре, к разнообразию и полной свободе, которая прежде казалась ей предосудительной и запретной; показал ей, чем может стать умелый поцелуй и искусное прикосновение. И вот она предстала перед ним совсем обнажённой – он увидел её огромные прозрачные глаза, её высокую грудь, её крутые бедра – круп кобылицы, с которой не совладал прославленный наездник Алберто…
Мариана была несведуща, но старательна. Она ответила Бруно мгновенно и бурно – казалось, началось извержение спавшего вулкана: в поднебесье взметнулось пламя, по склону потоком хлынула горячая лава. Убогий чердачок на шестом этаже наполнялся вздохами любви и всей музыкой страсти, запахами удовлетворённой и продолжающей жаждать плоти, женского тела, мужского пота. Его озарял свет, вспыхнувший в глазах Марианы – от слёз они казались ещё больше. Так началась эта вакханалия, длившаяся три месяца.
Три месяца Мариана стремилась наверстать упущенные годы. Три месяца она отдавала себя без остатка: ей ничего теперь было не надо, кроме этой мансарды, кроме этого баиянского мальчишки-поэта – должно быть, сам «Bon Dieu de France»[30] послал его, избрав своим орудием по-родственному щедрую Силвию. Мариана осыпала его подарками, ловила каждое его слово, каждое четверостишие. Она была заласкана, залюблена, зацелована – каждая ночь приносила с собой новые откровения, новые ощущения, новый вкус. Говорили они только по-французски: на этом языке непристойностей нет. Бруно читал ей эротические стихи Бодлера, Верлена, Рембо, Аполлинера и тут же иллюстрировал смелые поэтические образы. Мариана заучивала эти строки наизусть и, вспомнив уроки французского в коллеже при монастыре Des Oiseaux, повторяла их. Как прекрасно было засыпать в объятиях Бруно и просыпаться от умелых прикосновений его пальцев и губ.
Жиголо и бальзаковская дама, авантюрист и вакханка, непреодолимая тяга и непобедимое желание, зов и страсть, голод и жажда. Не довольствуясь чужими стихами, Бруно сочинил для Марианы венок сонетов, каждый из которых воспевал какую-либо часть ее божественного тела. В рифмованных строчках легкомысленных стихов он рассказывал о том, как на бульваре Сен-Мишель любили друг друга Франсуа Вийон из Баии и Мария Медичи из Сан-Пауло.
Но роман этот не сводился только к радостям взаимного обладания. Любовь их укреплялась и углублялась в нескончаемых беседах на набережной Сены, за столиком бистро в Сен-Жермен, на скамейке Люксембургского сада. «Этот сад – твой дворец», – говорил Бруно. Мариана поведала ему все свои радости и печали, пересказала всю свою жизнь – и детские мечты в монастырском коллеже, и первый бал, и то, как она, разборчивая невеста, наследница миллионного состояния, отвергала женихов. Рассказала и про встречу с Алберто, про безмерную любовь, замужество, кругосветное свадебное путешествие, медовый месяц, продолжавшийся четыре года, а потом – охлаждение, безразличие, мечты о ребенке, отдельные спальни, Алберто, лихорадочно зарабатывавший деньги, разрывавшийся между Сантосом и Сан-Пауло. Бруно узнал про то, как она в конце концов отчаялась и решила уйти от мужа, тем более что детей у них не было, и о том, как перед окончательным шагом приехала в Париж. Здесь она нашла Антонио и своё счастье.
Счастье? Была ли она и вправду счастлива или только на миг потеряла голову в этом сладчайшем и порочном вихре? Не всё ли равно? Развод предрешён – теперь она уже не старалась понять, каково ей живётся без Алберто. Она предала его. Всё кончено.
Бруно слушал её с тем нежным участием, которое неизменно – даже в ранней юности – возникало у него, когда он говорил с женщиной, он подхватывал Мариану на руки, заговаривал о чём-нибудь другом, целовал её огромные прозрачные глаза, чтобы отвлечь возлюбленную от печальных дум.
– Ни у одной женщины на свете, моя королева, нет таких прекрасных глаз и таких бёдер.
Он говорил о картинах и канцонах, читал ей сочинённое экспромтом стихотворение, но Мариана любой разговор переводила на Алберто, отныне потерянного навсегда.
Однажды вечером, когда они взобрались наконец по крутой лестнице на шестой этаж, Бруно спросил:
– Чем ты так встревожена? Что с тобой?
Мариана достала из сумочки телеграмму:
– Прочти.
Алберто извещал, что в конце следующей недели прибудет во Францию: он не может больше выносить разлуку и дождаться окончания им самим установленного срока. Дела фирмы переданы братьям, теперь всё его время принадлежит Мариане. «Жить без тебя не могу», – прочёл Бруно на бланке телеграфной компании «Вестерн».
– Это будет неприятно, да что я говорю, – «неприятно»! – это будет ужасно, но я должна ему сказать, что дальнейшая наша совместная жизнь невозможна, что я ему изменила…
Бруно обнял Мариану и стал раздевать её, убеждая:
– Ты не сделаешь этого, Мария Медичи, ты ничего не скажешь мужу, потому что любишь его, вот единственная истина, в которую я верю. Зачем же ты хочешь причинить ему страдания?
– С чего ты взял, что я люблю Алберто? Любила, так не обманывала бы…
– Ты говоришь о нём всё время, он сопровождает нас как тень, и не будь я таким добродушным парнем, наверняка обиделся бы. Ты не любишь меня – ты просто нуждалась во мне: я дал тебе то, чего тебе не хватало, я открыл тебе наслаждение. Тебя плохо любили до встречи со мной – в этом виноват и твой муж, и ты сама… Разве я не знаю, в какую броню надменности и приличий была ты закована? Я разбил этот панцирь лишь потому, что ты в тот вечер выпила слишком много шампанского… Я взял тебя силой. Я разорвал на тебе платье и обнажил не только тело твоё, но и душу. Разве не так?
– Так… – ответила Мариана. Знал или угадал этот юный мудрец?
– Вот видишь. Ты должна вернуться к мужу, ты должна сделать так, чтобы ваше супружеское ложе стало доказательством твоей любви. Отдай Алберто всё, что ты получила от меня, всё, что я взял у тебя и тебе же вернул. Но пусть это произойдёт в день его приезда! А до тех пор ты моя, и больше ничья. Я никогда не забуду тебя, Мария Медичи да Коста. В мой смертный час я вспомню о тебе. А сейчас не будем терять время! Всего несколько дней отпущено нам для нашего прощанья!
– Да, Антонио, ты прав, я люблю Алберто… Но вернуться к нему не могу всё равно…
Бруно слегка струсил. Неужели она хочет остаться с ним и превратить весёлое, лёгкое и пикантное приключение в постоянную связь, которая хуже брака?