В тишине ночного сада, под звёздным небом, спустя несколько часов после похорон поэта Антонио Бруно внуки старого Эвандро пытаются развеселить и ободрить деда.
– Ох, не понравился бы ты сейчас Бруно… – с беспокойством замечает Педро.
– Правда, дедушка, миленький… – После смерти Аниты Изабел тоже стала называть его «миленький», словно получила от бабушки в наследство.
– Да я не из-за Бруно… К его смерти я готовил себя еще с того дня, когда с ним случился первый инфаркт. Я из-за другого не нахожу себе места…
– Из-за чего же?
– Вы ведь знаете, как его мучила эта война, как его ужасал нацизм. Он и умер-то, когда потерял надежду… Ну так вот, известно вам, кто станет его преемником в Академии?
– Уже появился кандидат?
– Полковник Сампайо Перейра, нацист из нацистов!
– Кто? Полковник Перейра? Вождь «пятой колонны»? Какой ужас! Этого не может быть!
– Он займёт место Бруно. Зачем я дожил до такого позора?!
По небу покатилась звезда. Раздался голос Изабел:
– Мало ли чего хочет полковник Перейра… Ты ведь не согласишься на это? Ведь не согласишься, дедушка, миленький? Ты не допустишь, чтобы так обошлись с моим крёстным?
Педро улыбнулся. На душе у него стало легче.
– Конечно, дед не допустит. Что-нибудь придумает, но не допустит.
Нет, Эвандро Нунес дос Сантос не стал неприкаянным одиноким стариком, никому не нужной развалиной, ожидающей смерти. Он поднял голову, когда Изабел повторила:
– Нужно что-то сделать, миленький!
«Ничего мы не можем сделать: этот человек – один из тех, кто нами правит, – сказал Эвандро на кладбище президент Академии, – разве осмелится кто-нибудь стать у него на пути, вступить с ним в бой?» С похорон старый Эвандро вернулся разбитым и несчастным.
– Ты прежде никогда не уклонялся от драки, дед, – услышал он звонкий голос Педро.
Да, он не уклонялся от драк – он сам их затевал. Ничего нельзя сделать? Не найдётся человека, который станет у полковника на пути? Ах, как вы ошибаетесь, сеньор президент: есть кому выступить против гнусной кандидатуры и вступиться за поруганную честь Академии, защитить осквернённую память Бруно! Забыв про свою трость, старик поднялся – высокий, худой, величественный.
– Вы правы, дети мои! Нужно что-то сделать. Пойду позвоню Афранио.
Изабел вскочила на ноги, чтобы помочь ему, но дед отстранил её. Педро смотрел, как он идёт меж тёмных деревьев. Вот тебе и хромой старичок… Внук подобрал его отброшенную трость.
АФРАНИО ПОРТЕЛА НАМЕРЕВАЕТСЯ УЙТИ ИЗ АКАДЕМИИ
…Хрустальные люстры, фарфоровые безделушки, фаянсовые сервизы, опаловые чаши, картины мастеров Школы изящных искусств, развешанные по стенам, – всё в этой богато убранной комнате свидетельствовало об изысканном и несколько старомодном вкусе её хозяина. Ужин был накрыт при свечах. Горничная унесла тарелки: Афранио Портела, молчаливый, уставившийся неподвижным взглядом в окно (по стеклам скользили отблески фар проносившихся по Прайа-до-Фламенго машин), едва притронулся к еде. Встревоженная Розаринья – она же дона Мария до Розарио Синтра де Магальяэнс Портела – хотела предложить ему какое-нибудь лекарство, но не решалась. За сорок лет их супружества она редко видела мужа таким подавленным и угрюмым.
Антонио Бруно был им больше чем другом. Когда-то грёзящий о литературе юнец приехал в Рио поступать на юридический факультет и в один прекрасный день без зова явился к своему земляку – Афранио к тому времени уже был известным писателем, – чтобы показать ему свои стихи и рассказы. «Стихи хороши, рассказы отвратительны». Такой приговор произнёс Афранио, покуда дона Розаринья ставила на стол ещё один прибор. С того дня на целых тридцать лет появилось у Бруно своё постоянное место за этим столом. Бездетная чета Портела полюбила дерзкого школяра-поэта как родного сына. Дона Розаринья не была на панихиде, не пошла и на погребение… Уж лучше закрыть глаза, представить, что Бруно сидит за столом, говорит о Париже, рассказывает, что опять влюбился, – на этот раз окончательно и бесповоротно…
– Ты бы выпил, Афранио…
– …коньяку. Это как раз то, что мне нужно. Распорядись, пожалуйста.
Афранио начал неторопливо и подробно повествовать о панихиде и похоронах. По общему мнению, не было в Рио-де-Жанейро более увлекательного рассказчика. «Если бы он писал так же искусно и изящно, как говорит, то стал бы первым прозаиком мира», – съязвил один острый на язык собрат по перу. Вот и неправда: творчество Афранио Портелы, хоть и было в последние годы немного оттеснено на задний план шумными манифестами модернистов и представителями «поколения тридцатых», вызывало восхищение критиков, которые видели в авторе «Аделии» смелого и проницательного летописца столичного общества двадцатых годов. На унылом фоне литературы того времени он выделялся острым психологизмом, великолепным стилем, увлекательно повествуя о нравах так называемой элиты. Первым в Бразилии он применил психоанализ, описывая чувства своих героев, вернее сказать, героинь, мечущихся между влечением и предрассудком.
Только в одной книге – в первом романе – описал он прииски и рудники своей родины. Противоборство могучих и естественных чувств, первобытная любовь, дикая девственная природа – все это так и осталось островком в море его элегантных и легковесных «городских» романов, но небольшой по объему том оказался главным в его литературной судьбе. Бесстыдная и невинная Малукинья, едва прикрытая лохмотьями, – героиня его первого романа – всё больше завладевала сердцами читателей, покуда утончённые, боязливые, замученные комплексами персонажи девяти других его книг бессильно барахтались в альковах адюльтера.
Последний его роман, «Женщина в зеркале», вышел в свет в 1928 году одновременно со «Свалкой» никому не известного тогда Жозе Америке де Алмейды, появившейся в каком-то бедном провинциальном издательстве штата Параиба. Не это ли событие побудило Афранио оставить романы и заняться публицистикой и историей литературы? Пожалуй, дотошный критик сделал слишком смелый вывод: скорей всего, это просто совпадение, потому что писатели Северо-Востока, пошедшие по следу Алмейды, получили полную поддержку и горячее одобрение Афранио Портелы. Книга о Кастро Алвесе, исследования о Грегорио Матосе[7] и Томасе Антонио Гонзаге[8] не позволили читателям забыть громкое имя Афранио Портелы – местре Афранио, как называли его коллеги и почитатели.
Дона Розаринья слушает красочный рассказ – он становится всё выразительней, живей и злей. Уж она-то знает, что этот рафинированный интеллигент так и остался в душе упрямым и стойким жителем сертанов. Афранио делает короткую паузу и произносит:
– Приготовься, сейчас я расскажу тебе о неслыханной подлости.
Дона Розаринья удивлена: в мягком голосе мужа зазвучало вдруг неприкрытое отвращение. Очевидно, случилось кое-что пострашнее смерти Бруно. Местре Афранио продолжает рассказ, и утончённая сеньора Розаринья воочию видит, как печатает шаг полковник Перейра, как он отдает честь и навытяжку стоит у гроба лишнюю минуту, чтобы фотографы успели сделать снимок. Всё это въяве предстаёт перед нею: она в курсе всех академических интриг и следит за перипетиями каждого избрания, а в иных даже принимает участие.
– Ты думаешь, он осмелится баллотироваться?
– Можешь считать, что он уже избран. «Свалить его невозможно», – сказал мне Лизандро Лейте на кладбище, и он прав. Ты только представь себе: похвальное слово Антонио Бруно, автору «Песни любви покоренному городу», произнесёт полковник Перейра?! Мороз по коже…
7
Грегорио Матос да Герра (1633—1696) – бразильский поэт, известный своими сатирическими стихами.