Республик и империй.
Устал скрываться и таить,
Устал спиваться и поить,
Читая даже в тостах
Похмелье девяностых.
Устал казаться силачом,
Мостить болото кирпичом
И песни о болоте
Кончать на звонкой ноте.
* * *
Понимаю своих врагов.
Им и вправду со мною плохо.
Как отчетлива их шагов
неизменная подоплека!
Я не вписываюсь в ряды,
выпадая из парадигмы
Даже тех страны и среды,
что на свет меня породили,
И в руках моих мастерок
что в ряду овощном фиалка.
Полк, в котором такой стрелок,
неизбежно терпит фиаско.
Гвозди гнутся под молотком,
дно кастрюли покрыла копоть,
Ни по пахоте босиком,
ни в строю сапогом протопать.
Одиночество - тяжкий грех.
Мне чужой ненавистен запах.
Я люблю себя больше всех
высших принципов, вместе взятых.
Это только малая часть.
Общий перечень был бы долог.
Хватит названного - подпасть
под понятье "полный подонок".
Я и сам до всего допер.
Понимаю сержанта Шмыгу,
Что смотрел на меня в упор
и читал меня, будто книгу:
Пряжка тусклая на ремне,
на штанах пузыри и пятна
Все противно ему во мне!
Боже, как это мне понятно!
Понимаю сержантский гнев,
понимаю сверстников в школе
но взываю, осатанев:
хоть меня бы кто понял, что ли!
Человек - невеликий чин.
Положенье мое убого.
У меня не меньше причин
быть скотиной, чем у любого.
Кошка, видя собственный хвост,
полагает, что все хвостаты,
Но не так-то я, видно, прост,
как просты мои супостаты.
Оттого-то моей спине
нет пощады со дня рожденья,
И не знать состраданья мне,
и не выпросить снисхожденья,
Но и гордости не заткнуть.
Выше голову! Гей, ромале!
Я не Шмыга какой-нибудь,
чтобы все меня понимали.
* * *
Она любила Баха, но не нас.
С тех пор мы все не можем слушать Баха.
В невинном "фуга" слышится фугас.
О память, память, осквернитель праха!
В любой толпе теперь я узнаю
нас, потаенно знавших друг о друге:
Всех, кто любил любимую мою,
И, упустив, возненавидел фуги.
Одна и та же горечь на губах.
Теперь мы тайный орден "Контрабах".
Задуматься: и чем грозит разрыв?
Несчастный друг, простреленный навылет!
Отвергнутым любовником прослыв,
Сколь многих он теперь возненавидит!
Пейзаж, который видел их вдвоем;
Полуподвал, подъезд, пролет, проем,
где поцелуй их обжигал прощальный;
весенний дождь, осенний окоем
Как бы хрустальный, блин.
Как бы хрустальный!
И Тютчев неповинно вставлен в ряд,
И бедный Блок за ним попал под молот:
влюбленные стихами говорят
И в результате слышать их не могут.
Прощаясь с ней, прощаешься со всем,
Что лучшего имел и бросил в топку.
Осталось только худшее. Зачем
Мне худшее? Я вынесен за скобку,
А Бах себе звучит. Ему плевать,
Что в связке с ним цитата и кровать.
Она любила море, ананас,
Жасмин, сирень, челесту, контрабас,
Халву, весну, зеленые чернила...
Да что там Бах! Не снисходя до вас,
Меня она действительно любила.
Не только крыши, улицы, дворы
Я сам о ней свидетельствую, воя,
Я сам себе противен с той поры,
Как кровь и ржавь проигранного боя,
Как белый свет, в котором, на беду,
Я всякую секунду на виду.
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ
Печорин женился на Вере,
Устав от бесплодных страстей,
Грушницкий женился на Мэри,
Они нарожали детей.
Семейное счастие кротко,
Фортуна к влюбленным щедра:
У Веры проходит чахотка,
У Мэри проходит хандра.
Как жаль, что такого исхода
Безвременье нам не сулит!
Судьба тяжела, как свобода,
Беспомощна, как инвалид.
Любовь переходной эпохи
Бежит от кольца и венца:
Финалы, как правило, плохи,
И сын презирает отца.
Должно быть, есть нечто такое
И в воздухе нашем самом,
Что радость тепла и покоя
Не ладит с угрюмым умом.
Терпите и Бога молите,
Смиряя гордыню свою,
Чтоб Левин женился на Кити
И время вошло в колею!
Когда бы меж листьев чинары
Укрылся дубовый листок!
Когда б мы разбились на пары,
Забыв про бурлящий Восток,
Дразнящий воинственным кликом!
О Боже, мы все бы снесли,
Когда бы на Севере диком
Прекрасные пальмы росли!
Но в Персию едет Печорин,
И зря воровал Азамат,
И воздух простуженный черен,
И автор навек неженат.
Грустить о своих половинах,
Томиться привычной тоской,
Покамест на наших руинах
Не вырастет новый Толстой.
* * *
"Только ненавистью можно избавиться от любви,
только огнем и мечом."
(Дафна Дюморье)
Кое-что и теперь вспоминать не спешу
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.
Только ненависть может - права Дюморье
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?
Дай мне все это выжечь, отправить на слом,
Отыскать червоточины, вызнать изъяны,
Обнаружить предвестия задним числом,
Вспомнить мелочи, что объявлялись незваны
и грозили подпортить блаженные дни.
Дай блаженные дни заслонить мелочами,
Чтоб забыть о блаженстве и помнить одни
Бесконечные пытки с чужими ключами,
Ожиданьем, разлукой, отменами встреч,
Запашком неизменных гостиничных комнат...
Я готов и гостиницу эту поджечь,
Потому что гостиница лишнее помнит.
Дай мне выжить. Не смей приближаться, пока
Не подернется пеплом последняя балка,
Не уляжется дым. Ни денька, ни звонка,
Ни тебя, ни себя - ничего мне не жалко.
Через год приходи повидаться со мной.
Так глядит на убийцу пустая глазница
Или в вымерший, выжженный город чумной
Входит путник, уже не боясь заразиться.
* * *
Как-то спокойно я вышел из ада,
Ужас распада легко перенес.
Только теперь заболело, как надо.
Так я и думал. Отходит наркоз.
Выдержал, вынес - теперь настигает:
Крутит суставы, ломает костяк...
Можно кричать - говорят, помогает.
Господи, Господи, больно-то как!
Господи, разве бы муку разрыва
Снес я, когда бы не впал в забытье,
Если бы милость твоя не размыла,
Не притупила сознанье мое!
Гол, как сокол. Перекатною голью
Гордость последняя в голос скулит.
Сердце чужою, фантомною болью,
Болью оборванной жизни болит.
Господи Боже, не этой ли мукой
Будет по смерти томиться душа,
Вечной тревогой, последней разлукой,
Всей мировою печалью дыша,
Низко летя над речною излукой,
Мокрой травой, полосой камыша?
Мелкие дрязги, постылая проза,
Быт - ненадежнейшая из защит,
Все, что служило подобьем наркоза,
Дымкой пустой от неё отлетит.
Разом остатки надежды теряя,
Взмоет она на вселенский сквозняк
И полетит над землей, повторяя:
"Господи, Господи, больно-то как!"
ИЗ ЦИКЛА "ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ"
1.
Что хлеб дорожает - я знаю давно,