Все сдвинулось, и самый воздух стонет. Открылась бездна. Пот и кровь рекой. Поэтому - кого теперь затронет история о мелочи такой? О девочке (теперь читай: Отчизне. Теперь тут любят ясность, как везде). О паспорте. Об отвращеньи к жизни, о столкновеньи с миром и т.д.
Теперь, когда мы все лишились почвы и вместе с ней утратили уют, и в подворотнях отбивают почки, а в переходах плачут и поют, - уже не бросить: "Мне какое дело?" Не скрыться в нишу своего труда. Все это, впрочем, было. Или зрело. И я боялся этого тогда.
Теперь, среди вполне чужого мира, на фоне вечно слякотных полей, все, что когда-то нам казалось мило, становится, как правило, милей. И в столкновении с его изнанкой - с отечественной темною судьбой, визгливой пьянкой, хриплою тальянкой, безвыходно рыдающей трубой, во времена, когда и в наши норы бьет ветер, изгоняя дух жилья, - у нас не может быть другой опоры, как только мы. И в этом смысле я, всем переменам вопреки, рискую извлечь свою поэму из стола, хотя в нималой мере не тоскую о временах, когда она была написана. С тех пор я как-то свыкся, что этой вещи не видать станка. Она слетела, помнится, из "Микса" из "Юности"... Но ленится рука перечислять. Смешно на этом свете борца с режимом зреть в своем лице. К тому же я издал в родной газете кусок из отступления в конце.
Теперь о Маше. Маша в самом деле была сильна и все перенесла, хотя буквально через две недели (чуть не того же самого числа, когда я вещь закончил), пролетела в Вахтанговском, хоть на плохом счету её никто не числил. Впрочем, дело обычное. Но вновь лететь в Читу ей не хотелось. По чужим общагам, чужим квартирам (я не сразу вник, считать позором это или благом) - она прошествовала ровным шагом и поступила наконец во ВГИК. Во ВГИКе окрутила иностранца и к сцене охладела, говорят. Она приобрела подобье глянца и перешла в иной видеоряд. Железною провинциальной хваткой, не комплексуя, исподволь, украдкой она желанный вырвала кусок. Какою отзывался мукой сладкой её висок и детский голосок! О, эта безошибочность инстинкта, умение идти по головам... Она добилась своего и стихла. Я тоже не пропал. Чего и вам...
Ну вот. Почти без всякого кокетства я выпускаю бедное наследство небывшего романа. Видит Бог, хотя во мне ещё играло детство, - конфликт поэмы никуда не делся. И если б я на самом деле мог его назвать... "Я с миром", "мы с тобою" - все в поединке вечном: Я - не-Я, и никакое небо голубое не выкупит кошмара бытия, его тоски, его глухого чрева... Но под моим окном, как прежде, древо растет себе неведомо куда, под ним гуляет маленькая дева... Троллейбус поворачивает влево, покачивая, значит, провода.
23.10.92.
Москва
Дмитрий БЫКОВ
ВОСПОМИНАНИЕ ПОЭТА О ПОКИНУТОЙ ИМ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
"И хватит!"
(Н. Слепакова)
Союз неравных двух сердец
Чреват гробами,
И вы растались наконец,
Скрипя зубами:
Ты - оттого, что сытный брак
Опять сорвался,
Он - оттого, что, как дурак,
Очаровался.
Да, ты не стоишь одного
Плевка поэта,
И, что печальнее всего,
Он знает это.
Да, ты глупа, жалка, жадна,
И ваши встречи
Сплошная жуть. Но ты нужна,
Как повод к речи.
Зачем? Не проще ли простить,
- Забыв, забывшись?
Но, чтоб лирически грустить,
- Нужна несбывшесть.
Ты не хранишь и пары строк
В мозгу убогом,
Но твой удел - давать толчок,
Служить предлогом.
Свестись к идее. Означать.
Не быть, а значить.
Не подходить к нему. Молчать.
Вдали маячить.
Ты вдохновишь его, но так
И лишь постольку,
Поскольку вдохновит русак
Его двустволку.
Не вспоминая этих ног
И этой пасти,
Он не напишет восемь строк
О свойствах страсти.
Ты только жар его ума,
Души причуда,
Ты лишь предлог. А ты сама
- Ступай отсюда!
ИЗ ЦИКЛА "ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ"
1.
Кто обойден галантной школой,
Тот не увидит Галатеи
В трактирщице из пирожковой,
В торговке из галантереи.
Сырье поэта, как и прежде,
Двуногих тварей миллионы.
Так пой, мой друг, в слепой надежде!
Мы все глядим в Пигмалионы!
2.
А. Житинскому
Все нам кажется, что мы
Недостаточно любимы,
Наши бедные умы
В этом непоколебимы.
И ни музыка, ни стих
Этой ноши не избудет,
Ибо больше нас самих
Нас никто любить не будет.