Имеет времени в достатке,
Чтоб издавать протяжный стон
Об этом мировом порядке.
Стоит прощальное тепло,
Горчит осенний дым печальный,
Горит оконное стекло,
В него уперся луч прощальный,
Никто не шлет своей судьбе
Благословений и проклятый.
Никто не плачет о себе.
У всех полно других занятий.
...Когда приходят холода,
Послушны диктатуре круга,
Душа чуждается труда.
Страданье требует досуга.
Среди плетущих эту нить
В кругу, где каждый место знает,
Один бездельник должен быть,
Чтобы страдать за всех, кто занят.
Он должен быть самим собой
На суетливом маскараде
И подтверждать своей судьбой,
Что это все чего-то ради.
1992
ПОЭМЫ
ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ВАСИЛЬЯ ЛЬВОВИЧА
"Это не умирающий Тасс,
а умирающий Василий Львович."
(Пушкин,
заметки на полях "Опытов" Батюшкова)
...Он писал в посланье к другу:
"Сдавшись тяжкому недугу,
На седьмом десятке лет
Дядя самых честных правил,
К общей горести, оставил
Беспокойный этот свет.
Вспомни дядюшку Василья!
Произнес не без усилья
И уже переходя
В область Стикса, в царство тени:
"Как скучны статьи Катени
На!" Покойся, милый дя
дя!" Но чтоб перед кончиной,
В миг последний, в миг единый
Вдруг припомнилась статья?
Представая перед Богом,
Так ли делятся итогом,
Тайным смыслом бытия?
Дядюшка, Василий Львович!
Чуть живой, прощально ловишь
Жалкий воздуха глоток,
Иль другого нет предмета
Для предсмертного завета?
Сколь безрадостный итог!
Впрямь ли в том твоя победа,
Пресловутого соседа
Всеми признанный певец,
Чтоб уже пред самой урной
Критикой литературной
Заниматься, наконец?
Но какой итог победней?
В миг единый, в миг последний
Всем ли думать об дном?
Разве лучше, в самом деле,
Лежа в горестной постели,
Называемой одром,
Богу душу отдавая
И едва приоткрывая
Запекающийся рот,
Произнесть: "Живите дружно,
Поступайте так, как нужно,
Никогда наоборот"?
Разве лучше, мир оставя,
О посмертной мыслить славе
(И к чему теперь оне
Сплетни лестные и толки?):
"Благодарные потомки!
Не забудьте обо мне!".
Иль не думать о потомках,
Не печалиться о том. Как
Тело бренно, говоря
Не о грустной сей юдоли,
Но о том, как мучат боли,
Как бездарным лекаря?
О последние заветы!
Кто рассудит вас, поэты,
Полководцы и цари?
Кто посмеет? В миг ухода
Есть последняя свобода:
Все, что хочешь, говори.
Всепрощенье иль тщеславье
В этом ваше равноправье,
Ваши горькие права:
Ропот, жалобы и стоны...
Милый дядя! Как достойны
В сем ряду твои слова!
Дядюшка, Василий Львович!
Как держался! Тяжело ведь
Что там! - подвигу сродни
С адским дымом, с райским садом
Говорить о том же самом,
Что во все иные дни
Говорил - в рыдване тряском,
На пиру ли арзамасском...
Это славно, господа!
Вот достоинство мужчины
Заниматься в день кончины
Тем же делом, что всегда.
...Что-то скажешь, путь итожа?
Вот и я сегодня тоже
Вглядываюсь в эту тьму,
В эту тьму, чернее сажи,
Гари, копоти... ея же
Не избегнуть никому.
Благодарное потомство!
Что вы знаете о том, что
Составляло существо
Безотлучной службы слову
Суть и тайную основу
Мирозданья моего?
Книжные, святые дети,
Мы живем на этом свете
В сфере прожитых времен,
Сублимаций, типизаций,
Призрачных ассоциаций,
Духов, мыслей и имен.
Что ни слово - то цитата.
Как ещё узнаешь брата,
С кем доселе незнаком?
На пути к своим Итакам
Слово ставим неким знаком,
Неким бледным маяком.
Вот Создателя причуда:
Так и жить тебе, покуда
Дни твои не истекли.
На пиру сидим гостями,
Прозу жизни жрем горстями
И цитируем стихи.
Но о нас, о книжных детях,
Много сказано. Для этих
Мы всегда пребудем - те.
Славься, наш духовный предок,
Вымолвивший напоследок:
- Как скучны статьи Кате
Нина! Помнишь ли былое?
Я у прапорщика, воя,
Увольненье добывал,
Поднимал шинельный ворот,
Чистил бляху, мчался в город,
Милый номер набирал.
Помню пункт переговорный.
Там кассиром непроворный
Непременный инвалид.
Сыплет питерская морось,
Мелочь, скатываясь в прорезь,
Миг блаженства мне сулит.
Жалок, тощ недостоверно,
Как смешон я был, наверно,
Пленник черного сукна,
Лысый, бледный первогодок,
Потешающий молодок
У немытого окна!
О, межгород, пытка пыток!
Всяк звонок - себе в убыток:
Сквозь шершавые шумы
Слышу голос твой холодный
Средь промозглой, беспогодной,
Дряблой питерской зимы.
Но о чем я в будке грязной
Говорил с тобой? О разной,
Пестрой, книжной ерунде:
Что припомнил из анналов,
Что из питерских журналов
Было читано и где.
В письмах лагерников старых,
Что слагали там, на нарах,
То поэму, то сонет,
Не отмечен, даже скрыто,
Ужас каторжного быта:
Никаких реалий нет.
Конспираций? Едва ли.
Верно, так они сбегали
В те роскошные сады,
Где среди прозрачных статуй
Невозможен соглядатай
И бесправны все суды.
Так и я, в моем безгласном
Унижении всечасном
Что ни шаг, то невпопад,
Гордость высказать пытаясь,
Говорил с тобой, хватаясь
За соломинки цитат.
Славься, дядя! Ведь недаром
Завещал ты всем Икарам,
Обескрыленным тоской,
Вид единственный побега
Из щелястого ковчега
Жалкой участи людской!
Грустно, Нина! Путь мой скучен.
Сетку ладожских излучин
Закрывает пленка льда.
Ты мне еле отвечала.
Сей элегии начало
Я читал тебе тогда.
Так не будем же, о Муза,
Портить нашего союза,
Вспоминая этот лед,
Эти жалобы и пени.
Как скучны статьи Катени
На! Кто должен - тот поймет.
3.4.1988 - 29.10.1995
Ленинград - Москва.
ПОЭМА ПОВТОРА
Михаилу Веллеру
"Крылья бабочка сложит..."
(А. Кушнер)
Он сел в автобус. Впереди
Сидела девочка с собакой.
Он ощутил укол в груди.
Вот так напьешься дряни всякой
Потом мерещится. Но нет:
Все было чересчур похоже
Осенний день, закатный свет,
Она сама... собака тоже...
Как раз стояла та пора,
Когда, томясь отсрочкой краткой,
Природа, летняя вчера,
Палима словно лихорадкой:
Скорей торопится отцвесть,
Все отдавая напоследок.
Он пригляделся: так и есть.
Сейчас она посмотрит эдак,
Как бы зовя его с собой.
Улыбка... краткая заминка...
Мелькнувши курткой голубой,
Она сошла напротив рынка
И растворилась в толкотне
Автобус тронулся уныло.
Пошли мурашки по спине:
Все это было, было, было,
Он точно помнил! Дежа вю?
Скорей другое. Видно, скоро
Я терпеливо доживу
До чувства полного повтора.
Пора бы, впрочем. Тридцать лет.
И вот предвестники старенья:
Неотвратимые, как бред,
Пошли цепочкой повторенья.
Пора привыкнуть. Ничего
Не будет нового отныне...
Но что-то мучило его.
Сойдя на Каменной плотине,
Он не спеша побрел домой.
Соседка, старая Петровна,