Глава 17. А на войне, как на войне
Оставляем бронегруппу в ущелье. Дальше пешком. Дорожка предстоит дальняя. По карте километров десять, но реально по горам вдвое дальше. Для горных баранов делов-то на пару часов. Мы, к сожалению, не бараны. Скорее, ишаки. К тому же хорошо нагруженные. Оружие, каска, бронежилет, спальный мешок, плащ-палатка, сухой паек на трое суток, три полуторалитровых фляги с водой. Каждый боец несет по шестьсот патронов к автомату, две осколочные и две наступательные гранаты, сигнальные огни и дымы, одну или две мины к 82-миллиметровому миномету. Кто-то дополнительно — приборы ночного видения, приборы бесшумной беспламенной стрельбы, подствольные гранатометы, связисты — радиостанции. Набирается килограмм за сорок. График движения немного нестандартный: пятьдесят минут движения, десять минут — отдых. А нам в школе что-то говорили о часовых привалах. Верь после этого взрослым! Во второй половине дня после одного из таких привалов ноги становятся ватными. Все поднимаются, я остаюсь отдыхать дальше. На небольшом валуне. Сил идти больше нет. Сказывается высокогорье или последствия болезни, не так важно. Главное, что поднять меня теперь не удастся никаким подъемным краном. В такие минуты в кино бойцы чуть слышно просят: «Брось! Брось, командир. Да не меня, а рацию». Но командир героически продолжает нести на себе разбитую радиостанцию… Увы, это не кино. Подходит Аушев. Смотрит на меня сверху вниз. И чуть слышно произносит волшебное слово: «Пристрелю!» Руслан Султанович всегда может найти ласковое словечко для своих подчиненных. И хотя к разведчикам он всегда относился хорошо (Тут уж не поспоришь, разведчики были его личной гвардией. Он за них, они за него в любое пекло!), на ум приходит, что когда-то я уже слышал что-то о загнанных лошадях. И что с ними обычно делают. Жаль, что все-таки это не кино!
Как мало нужно человеку в такую минуту. Немного дружеского участия и доброе слово. Всего одно! И откуда только берутся силы!? Я поднимаюсь и, как ни в чем не бывало, занимаю свое место в цепочке людей.
Через два часа выходим на задачу. Это небольшая горка, на которой нам предстоит провести около двух недель. Вообще-то игра «Царь горы» здесь очень популярна. И очень проста: кто на горе, тот и царь. Все перемещения разведгрупп в горах только по линии водораздела. Этому духи нас быстро научили: в ущелье ты — дичь, на горе — охотник. Вот мы и занимаем господствующую высоту. Наивно предполагая, что сегодня мы охотники.
Увы, это не так. В этом районе у духов четыре регулярных полка и с десяток довольно крупных банд. Наша армейская группировка, как минимум, втрое меньше. К тому же воевать с регулярными войсками нам еще не приходилось. Зато КП полка, кроме моего разведвзвода, будет прикрывать еще и полковая разведрота. Мне забот поменьше.
У десантников на войне есть два правила. Первое правило: захватить указанный объект или рубеж и удерживать его до подхода главных сил. Правило второе: главные силы никогда не приходят вовремя (Если быть более точным: главные силы не приходят никогда). Надеяться можно только на себя, да на свой автомат. В отличие от десантников у пехоты только одно правило: неизвестно, что с тобою будет завтра, а сегодня вырой-ка, братишка, хороший окоп. Мы следуем этому мудрому совету. Всю ночь вгрызаемся в скальный грунт, окапываемся. Что будет с нами завтра нам тоже неизвестно.
А с рассветом начинается настоящий ад. В учебниках по тактике это называется артиллерийской подготовкой атаки. Нас засыпают градом реактивных снарядов. Свист подлетающих снарядов, разрывы, визг осколков превращают окружающий мир в какую-то дикую фантасмагорию. Мы словно сурки забиваемся в норы, безуспешно пытаясь сохранить остатки разума среди этого безумия. Время теряет всякий смысл. Все вокруг теряет всякий смысл. Даже страх уже не имеет никакого значения. Только разрывы снарядов. И, кажется, этому не будет конца…
Обстрел заканчивается около шести вечера. Голова гудит как набатный колокол. Все тело разбито, душа раздавлена. Пережитое не укладывается в голове. Но одна мысль пульсирует в моем мозгу. Бойцы. Как там мои бойцы?
Мне кажется, что все погибли, и я остался один. Но впереди какое-то движение. Я переползаю от окопа к окопу. В ближнем — Илья Третьяков. Живой. Игорь Цепляев? Тоже живой. Глаза растерянные, но на теле ни одной царапины. Улыбается Олег Кононенко. Витя Дидык по-хозяйски осматривает свой пулемет. Вообще-то он наводчик-оператор боевой машины пехоты и должен был остаться с бронегруппой. Но напросился с нами в горы. Взял с собой пулемет Калашникова, и возится с ним, как с красной девицей. Навстречу мне ползет сержант Тарыгин. Валерий Андреевич собственной персоной. Живой! Даже не верится, но все живы! Пятнадцать разведчиков, два сапера и два огнеметчика. ЖИВЫ! Нет даже раненых. Повезло! Повезло, что в детстве посмотрел один фильм о войне. Там немецкие солдаты обороняли небольшую высотку. Во время артобстрела они отходили на запасные позиции. Вот и на горке я разместил взвод так же: на стороне, обращенной к противнику посадил двух пулеметчиков, а остальных — на обратном скате. О том, что это может пригодиться и спасти наши жизни, я, конечно же, не предполагал. Посадил, не задумываясь. Просто так было в кино.
Каждые два часа мы должны выходить на связь с командным пунктом полка, докладывать обстановку. Время — восемнадцать часов. Последний раз выходил в эфир двенадцать часов назад. Аушев меня убьет. Похоже, что я и так уже задолжал ему несколько своих жизней. Правда радиостанция все время находилась на дежурном приеме. Никто меня особенно и не искал в эфире. Все эти двенадцать часов. Видимо было не до этого.
— Беркут, Я — Сокол, 037 (У нас все в порядке). Я — Сокол. Прием.
В эфире мертвая тишина. В голову лезут дурные предчувствия. Но раздается негромкий щелчок, и я слышу такой родной голос Вовки «Катушкина», командира взвода связи.
— Понял тебя, Сокол. Доложи о 021-х и 300-х. Как понял, прием?
Ноль двадцать первые и трехсотые — это убитые и раненые. Докладываю, что таковых не имеется. Самая приятная новость за сегодняшний день. Как ни странно, но и в полку потерь нет. Только в соседнем триста сорок пятом парашютно-десантном полку четверо раненых. Оказывается, не так страшен в горах артобстрел, как его малюют. Но в душе остается неприятный осадок: где была наша артиллерия? Авиация? Когда они молотят духов, это нормально. Но когда тебя целый день возят лицом по асфальту, это что-то новенькое. И откуда у духов столько артиллерии? Вспоминаю о четырех регулярных полках моджахедов. В них-то точно артиллерии предостаточно. Надо было отнестись к этой информации более серьезно.
А разведчики мои продолжают окапываться. Заставлять их теперь не надо. Сами все понимают. В отличие от меня, к обстрелу они отнеслись как-то более спокойно. Для многих это первая операция. Возможно, ребята считают, что так и должно быть на войне. Если ты стреляешь, когда-нибудь начнут стрелять и в тебя.
Ночью пошел дождь. Холодный, пронизывающий. Как назло, оставил с бронегруппой свою плащ-палатку. Вместо нее взял двухметровый кусок маскировочной сетки. Для разведчика она важнее. Но, к сожалению, я был не только разведчиком, но и человеком. Для человека под дождем плащ-палатка предмет более полезный. Мой выбор оказался ошибочным. Зато спать не хотелось. Уснуть в такой холод не смог бы даже самый большой извращенец. Никто и не спит. Народ потихонечку продолжает окапываться. Мы с сержантом Куценко проверяем посты. Изредка на горке разрываются реактивные снаряды. Слышно, как в ответ работает наша артиллерия. Короткими перебежками добираемся до окопа Вити Дидыка. На наш свист он не откликается. Виден лишь его силуэт, склонившийся над пулеметом. Когда подбираемся поближе, Витя перебрасывает через себя пулемет и дает длинную очередь в нашу сторону. Затем спрашивает: «Кто идет?» В другой ситуации можно было бы пошутить по этому поводу. Сейчас не до шуток. Очередь прошла между нами. Предупреждаем, чтобы больше не спал. Как можно спать на войне? Хотя нашего солдата не случайно боятся враги — он может спать в любых условиях!