Я подтянул наплечные лямки рюкзака, тяжёлого от набитых в него сигнальных ракет, дымовых гранат, запасных носков, пончо и сухпая на три дня. По бокам его были привязаны сапёрная лопатка и мачете. В карманах я тащил карту, компас, ручные гранаты, ещё несколько ракет, гализоновые таблетки, таблетки против малярии и запасной магазин к карабину. Пистолет, две обоймы с патронами, нож, перевязочный пакет и две полные фляжки висели у меня на ремне. Стальная каска и бронежилет — ещё двадцать фунтов к нагрузке. Амуниция тянула фунтов на сорок в общем и целом, но меня будто отрывало от земли ощущение чудесной лёгкости. Я чувствовал себя во всех отношениях отлично, так хорошо мне не бывало уже много месяцев. Даже Нил, не склонный к раздаче комплиментов, с похвалой отозвался о моём бравом энтузиазме перед выходом взвода с базы. Эта перемена в настроении была вызвана неожиданным и загадочным избавлением от вируса страха. Я не знал, почему. Знал только, что перестал бояться смерти. Не то чтоб я считал себя неуязвимым, мне, скорее, стало всё равно. Я уже перестал бояться смерти, потому что перестал переживать по этому поводу. Само собой, иллюзий по поводу того, что смерть моя, если придёт, будет благородным самопожертвованием, у меня не было. Это будет просто смерть, к тому же некрасивая. Красивая смерть подразумевала некоторый выбор, ритуал, стиль. А на войне красивых смертей не бывает.
Но то, как именно я умру, больше ничего не значило. Мне было всё равно, какой там будет моя смерть, лишь бы наступила быстро и безболезненно. Я умер бы так же просто, как жучок, раздавленный каблуком ботинка, и, наверное, именно осознание своей никчёмности — как насекомого — привело к тому, что мне уж стало наплевать. Я был простым жучком. Мы все были жучками, сучащими лапками в борьбе за выживание в этом забытом богом месте. Те, что проиграли в этой борьбе, ничего не изменили умерев. От того, что погибли Леви, Симпсон, Салливан и другие, ничего не изменилось. Тысячи людей каждую неделю погибали на войне, и от суммарного количества всех этих смертей ничего не менялось. Война продолжалась и без них, и, так же, как она продолжалась без них, продолжалась бы и без меня. Моя смерть ничегошеньки не изменила бы. Ступая по тропе, я не мог припомнить других ощущений, которые были бы более возвышенными или в большей степени дарили ощущение свободы, чем это безразличие к собственной смерти.
Взвод прошагал всё утро, продолжив марш и после полудня. Тихонечко, почти неуловимо, тропа поднималась к возвышенностям. Сонгтуйлоан сузилась. Сучья и всякий мусор уносились её бурлящим потоком. Река, которая одно время была прямой как канал, резко заворачивала, образуя водовороты на месте излучины, и исчезала в гуще джунглей, лежавших перед нами. За четверть мили до нашей цели, деревни Хойвук, мы свернули на тропу, которая шла по кругу через густые джунгли и заново соединялась с основной тропой там, где река охватывала деревню подковой. Продираться через заросли пришлось долго. Мы с Кроу по очереди махали мачете. Пиявки падали с мокрых листьев и устраивались на наших шеях. Мы прошлёпали через очередную протоку. Запруды, образованные подлеском, превратили её в ряд затхлых луж. Однако на другом берегу пошли джунгли пореже, и идти через тенистый бамбуковый лес стало легко. Солнце лучиками пробивалось через неподвижные изящные бамбуковые листья. Огневая группа Аллена оторвалась довольно далеко вперёд от колонны. Это была, можно сказать, лучшая тройка скаутов на свете. Месяцы, проведённые в лесах, превратили вполне заурядных юношей в искусных охотников на людей; Аллен, костлявый паренёк со Среднего Запада, который улыбался — когда улыбался — весело, как череп; Кроу, низкорослый крепыш, мастерски владевший своим дробовиком 12-го калибра; Лоунхилл, чистокровный команч из Оклахомы, отличный стрелок, ростом он был шесть футов два дюйма, а взгляд у него был такой, что заставлял при беседе с ним осторожно выбирать слова. Они бесшумно, по-охотничьи шли по раскисшей тропе. Мы слышали лишь шуршание тонких, смертельно опасных крайтов в зарослях, далёкую канонаду и недовольное урчание реки прямо по курсу.
Стрелок, шедший передо мной, неожиданно опустился на одно колено, вскинув вверх правую руку — условный знак «стой!». Он указал пальцем на воротник (командира взвода сюда), затем соединил ладонь левой руки и кончики пальцев правой, получилась буква «Т» (впереди — противник). Я передал эти сигналы следовавшему за мной морпеху и, пригнувшись, двинулся вперёд по тропе. В наступившей тишине казалось, что мои промокшие ботинки шумят неимоверно. Лес обрывался на небольшой поляне. Выбравшись из леса, я сощурился от резкого яркого света, заливавшего поляну. Огневая группа Аллена была на дальней её стороне, они засели в зарослях прямо у реки. Кроу и Лоунхилл целились во что-то на том берегу, где деревенские хижины серо-коричневыми пятнами проглядывали через деревья и живые изгороди. Аллен глядел в мою сторону, лицо его было вымазано в камуфляжной краске, прорезанной струйками пота, и обрамлено венком из зелёных побегов, натыканных под ленту каски в пятнистом чехле. Он знаками показал, чтобы я лёг и полз вперёд. Я пополз на животе, держа карабин на сгибах рук. Пока я полз, я видел реку, сверкавшую под солнцем в разгаре дня, живые изгороди на том берегу, серые стены и черепичную крышу разрушенного храма в нескольких ярдах за ними, и, возле храма, выступавшего из-за него человека в военной форме цвета хаки. Аллен знаком показал, чтоб я остановился, и выполз на открытое место, чтобы встретить меня на середине поляны. Кроу и Лоунхилл оставались в зарослях. Они залегли там, застыв как статуи, Кроу с дробовиком наготове, Лоунхилл приник к прицелу своей автоматической винтовки М14.