— Лейтенант, их там трое, три регулярных. Возле вон той пагоды стоят, — торопливо зашептал Аллен. — До них ярдов пятьдесят, не больше, оружие за спиной. Там ещё человек десять-пятнадцать за излучиной. Купаются, или ещё чего-то делают. Мы слышали, как они там болтают вовсю и плещутся. Если вы подведёте взвод, мы сможем их всех похерить. Они как рыбки в банке, сэр.
— Ладно. Вы тут не стреляйте, только если вас засекут. Я попробую развернуть взвод, но в тех зарослях бесшумно подойти быстро не получится. Вы только не стреляйте, только если вас засекут.
— Есть, сэр.
Он отправился обратно.
Не отрываясь от земли, я медленно-медленно развернулся, опасаясь, что вьетконговцы услышат, как бьётся моё сердце.
Глава шестнадцатая
Устали белые солдаты в хаки,
Их путь — по джунглям, а постель — коровник,
Их смерть — в болотах, их могилы — в топях.
Редьярд Киплинг «Баллада о Бо Да Тоне»Я полз по чахлой траве, и мне казалось, что шума от меня — как от человека, бредущего по кучам сухих листьев. «Прошу, сделай так, чтоб они меня не услышали и не увидели, — молился я про себя. — Сделай так, чтобы всё прошло как надо. Сделай так, чтобы я их убил, всех-всех». Меня охватило чувство стыда, потому что я просил Бога помогать мне убивать. Мне было стыдно, но я всё равно молился. «Дай мне их убить, всех-всех. Всех хочу убить». До края поляны оставалось менее десяти ярдов, но мне казалось, что до него я никогда не доберусь. Он всё отступал и отступал, как мираж. Сердце моё громыхало, словно литавра в тоннеле. Я был уверен, что вьетконговцы вот-вот услышат его стук или моё дыхание.
Посреди мёртвой тишины выстрел из винтовки прогремел оглушительно громко. Пуля взметнула пыль в нескольких ярдах от моего лица, и я завертелся на животе словно краб. Кроу с Алленом уже перекатывались по земле, — пуля прошла прямо между ними, — они перекатывались в положение для стрельбы, а тем временем Лоунхилл, став на одно колено, выпустил длинную, от всей души, очередь в живую изгородь на том берегу. Один из вьетконговцев вскинул вверх руки и, казалось, оторвался на несколько дюймов от земли прежде чем рухнуть навзничь. Винтовка его закувыркалась в воздухе, как жезл мажоретки. Казалось, что какой-то невидимый гигант приподнял его и шмякнул о землю. Труп вьетконговца пропал из вида — скорее всего, пока я вставал на ноги, кто-то из товарищей утащил его в подлесок. Третий вьетконговец засел за храмом. Заметить, как он прятался, я не успел, но инстинктивно чувствовал, что он там. Лоунхилл стрелял по живой изгороди, Кроу палил из своего дробовика 12-го калибра, хотя разлёт дроби был чересчур большим, чтобы с такого расстояния можно было кого-нибудь убить. Я побежал к ним, понял, что надо всё же привести сюда остаток взвода, развернулся на месте, собираясь побежать обратно в лес, но упал, когда пули цепочкой легли в землю рядом со мной.
Едва успев подняться, я тут же снова упал, когда вьетконговец, засевший за храмом, опять открыл огонь, из автоматической винтовки Браунинга или пулемёта — из чего конкретно, я не разобрал. Лёжа в неглубокой ямке, я прижимался к земле, словно к любимой женщине. Вьетконговец открыл огонь из-за речной излучины, и получилось, что на полуострове, который подковой огибала река, мы вчетвером попали под перекрёстный огонь. Я предпринял ещё одну попытку добраться до края поляны, но стоило мне поднять голову и приготовиться бежать, как взметнувшаяся земля тут же ударила мне в лицо. Когда оказываешься под плотным огнём, то чувствуешь себя так, как будто задыхаешься; воздух вдруг становится смертельно опасным, как ядовитый газ, и кажется, что его молекулы становятся кусочками свинца, летящими со скоростью две тысячи миль в час. Над моей головой с визгом и шипением проносились пули, и я закричал — нет, завопил: «Аллен! Меня прижали. Дай им жару, чёрт возьми! Справа по фронту, за излучиной. Дай им жару, чёрт подери!» Три морпеха умудрялись шуметь как маленькая армия, громом гремел дробовик Кроу. Затем послышались невыразительные, глухие разрывы гранат — это Аллен открыл огонь из 40-мм гранатомёта.