— Кроу, — сказал я, — рядом с этим завалом будь крайне осторожен. Там мины. Я растяжку заметил.
— Есть, сэр.
Я быстро проделал несложный расчёт: после того как мы отпустим спусковые рычаги, гранаты взорвутся секунд через четыре-пять. Футах в тридцати-сорока позади нас была водопропускная труба, там, где тропа начинала огибать подножие одного из холмов. Мы вытащим чеки из гранат и осторожно, не прикасаясь к растяжке, положим гранаты туда, где они взорвутся с наибольшим эффектом, затем побежим и укроемся в трубе. Я подробно изложил этот план Кроу и поинтересовался его мнением — получится или нет.
— У нас будет максимум пять секунд.
— Думаю, получится, сэр. А не получится — отправят нас домой в почтовых конвертах.
Каждый взял по осколочной гранате. Глядя на эти гладкие яйца размером с грушу, нельзя было даже представить, что каждая способна разорвать человека напополам.
— Кроу, делаем всё по разделениям. Как скажу «Вытащить чеку» — вытаскиваем, рычаги не отпускаем, гранаты кладём на землю. Ты свою кладёшь вон под то бревно, что слева. Я свою — под то, что справа. Ни к чему не прикасайся. Кладёшь очень-очень осторожно. Убегаешь первым, я — за тобой, чтоб не столкнуться. Понял?
— Так точно, сэр.
Я обтёр скользкую от пота ладонь и свёл концы чеки, чтобы её можно было резко выдернуть. (Так, как в кино, зубами, чеку из гранаты не выдернешь — зубов лишишься, а чека останется на месте).
— Вытащить чеку.
Мы вытащили чеки и, прижимая спусковые рычаги руками, положили гранаты на землю. Я старался не глядеть на тонкую блестящую паутинку. Кроу сорвался с места, я побежал за ним. Мы нырнули в трубу, прикрыв головы руками. Я отсчитывал время: «Тысяча-раз, тысяча-два, тысяча-три…» Тишина. «…Тысяча-четыре, тысяча-пять, тысяча-шесть».
— Что за блядство, чёрт! Ни одна не взорвалась. Ничего не работает, Кроу. Рации, гранаты — ничего. Чёрт.
— Придётся повторить, сэр.
Эта фраза прозвучала скорее с вопросительной, чем утвердительной, интонацией.
— Да, повторим.
Я шёл обратно по тропе на полупарализованых ногах, как будто в страшном сне, когда за тобою гонятся, а ты беспомощно пытаешься убежать. Не было никаких гарантий, что гранаты не взорвутся у нас под носом. Может, запалы у них бракованные, горят медленно? Ноги мои всё больше наливались тяжестью, а затем я ощутил худший из страхов: страх перед страхом. Мне казалось, что я почти уже дошёл до состояния полного паралича, и это ужасало меня больше всего на свете. «Э, про лейтенанта Капуто слыхал? Облажался он в том патруле. Чувак ничё сделать не смог — мины-ловушки испугался. Шваль они, всё это офицерьё, блин». Я уговаривал себя пройти последние двадцать футов до завала подобно отцу, разговаривающему с ребёнком, делающим первые шаги. Сначала правой. Теперь левой. Теперь снова правой. Вот так! Почти дошли, малыш.
— Вытащить чеку, Кроу.
Мы положили на землю гранаты. Уложенные рядом, они походили на четыре оливково-зелёные яйца в гнезде.
— Бежим!
Мы шумно пробежали по тропе и ласточкой нырнули в трубу. Гранаты и мина-ловушка громыхнули, разнося всё вокруг. Нас обсыпало обломками с баррикады. Кроу улыбнулся с победным видом.
Взвод добрался до высоты 92 где-то после обеда. К этому времени бойцы вымотались, плечи ныли под тяжестью винтовок, рюкзаков и бронежилетов. Целые сутки они провели под огнём то одного, то другого рода, и изнемогли до оцепенения. Соорудив навесы от барабанившего дождя, они прилегли отдохнуть. Некоторые даже навесов делать не стали. Им было уже на всё наплевать, даже на самих себя. Я обошёл их, проверяя состояние ног. У нескольких человек были серьёзно поражены ноги: траншейная стопа, сморщившаяся кожа в красных прыщах и пузырях. Я просто поражался — как могли они вообще ходить? Пообедали. Наш сухпай был таким же, как у вьетконговцев: варёный рис, скатанный в шарики с начинкой из изюма. Рисовые шарики было легче носить, чем тяжёлые банки из Сухпаев, к тому же они приостанавливали понос, от которого страдали все. Поедая рис на той хмурой высоте, я вдруг понял, что мы всё больше и больше начинали походить на противника. Ели мы то же, что и они. Мы научились передвигаться по джунглям так же скрытно, как они. Мы страдали от тех же напастей. Собственно говоря, у нас было больше общего с вьетконговцами, чем с представителями армии писарей и штабных офицеров, сидевшими в тылу.