В феврале роту отправили в район зимних учений. Места, в которых мы учились воевать с партизанами, представляли собою горы, заросшие джунглями. Для меня это было первым полевым испытанием, и я так сильно хотел его пройти, так боялся совершить какую-нибудь, даже мельчайшую ошибку, что всё путал, по крайней мере, поначалу. Я постоянно сомневался при принятии решений, и отдавал приказы, которые взвод зачастую не понимал. Руководить патрульными группами в джунглях Окинавы оказалось намного труднее, чем в лесах вокруг Куонтико, которые по сравнению с местными зарослями казались окультуренными парками. Я несколько раз едва не заблудился, подтвердив тем самым правоту старой военной поговорки, гласящей, что самое опасное явление на свете — второй лейтенант с картой и компасом. Окончательно я опозорился во время выполнения учебного задания, в которое входила «атака» на учебный партизанский лагерь. Пока взвод дожидался команды выдвигаться на исходный рубеж для наступления, Кэмпбелл «зажёг курительную лампу»[19], явно из-за того, что ему самому захотелось перекурить. Увидев, что он закурил, я решил, что так и надо, и тоже достал сигарету. Но едва я сделал первую затяжку, как из бамбуковых зарослей возник разъярённый инструктор.
«Что тут происходит, чёрт возьми? — заорал он. — Задача не выполнена! Лампу не зажигать, пока я не скажу! Сотворишь что-нибудь подобное во Вьетнаме — вас обстреляют, людей потеряешь. И выплюнь эту дрянь. Ты же должен пример подавать!»
Вот так, пропесочили прямо перед солдатами. И, будто этого было мало, Джо Фили, начальник штаба роты, ещё и лекцию потом прочитал. Инструктор успел доложить о случившемся Питерсону. Со слов Фили, тот был вполне согласен списать всё на мою неопытность. Но ещё одна ошибка, подобная сегодняшней — и у шкипера возникнут сомнения в моей профессиональной пригодности. «А что касается вашего взводного сержанта, лейтенант (звание он выделил голосом) — научите лучше этого наглого сукина сына, кто у вас главный, пока он снова вас не подставил». После этой словесной порки я отправился в расположение взвода, вспоминая слова персонажа какого-то романа о войне: «Бог свидетель: нет ничего лучше, чем быть командиром». Бог свидетель, нет ничего хуже, и я уже сомневался в том, что вообще смогу им стать. Но в конце концов командиром я стал. Твёрдо решив, что нагоняев мне больше не надо, я превратился в самого настоящего служаку, и до конца учений мой взвод показывал если далеко не блестящие, то, по крайней мере, приличные результаты.
Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что моё поведение во Вьетнаме, как плохие, так и хорошие поступки, объяснялось нареканиями, которым я подвергся в тот день. Из-за них во мне надолго поселился страх перед тем, что меня будут ругать, и, наоборот, неуёмное желание заслужить похвалу. Я вовсе не хотел, чтобы меня сочли человеком, непригодным для этой работы, не дотягивающим до уровня, позволяющего стать своим в этом суровом мужском мире стрелкового батальона морской пехоты. Будь я постарше или поопытнее, я бы счёл замечание Фили пустяком (чем оно и было), но я по молодости лет относился ко многим вещам чересчур серьёзно. Например, к тому, как я буду выглядеть в свете тех замечаний, что внесут в моё личное дело командиры всех мастей. У меня до сих пор сохранились копии этих противоречивых отзывов, и из них видно, что я был горячим, в чём-то даже безудержным офицером, который слишком усердно старался оправдать возложенные на него ожидания. «Лейтенант Капуто проявляет бесстрашие перед лицом противника», «напористый и старательный молодой офицер, проявляющий сильное желание достичь успеха», «несколько нетерпелив при принятии решения об открытии огня», «имеет склонность необдуманно рваться вперёд», «действует без плана», «отлично исполнял свои обязанности в бою». Наполеон заявил однажды, что может сделать так, что его подчинённые пойдут на смерть ради ленточек. Ко времени убытия батальона во Вьетнам я был готов отдать жизнь за нечто значительно меньшее — за несколько благоприятных строчек в личном деле. За какую-то пару слов.
* * *Учения продолжались две недели, в течение которых под непрестанным дождём мы получили некоторое представление о тяготах и лишениях, присущих войне в джунглях, а именно о пиявках, москитах, постоянной сырости, клаустрофобии, возникающей в лесной чаще, где самое яркое солнце светит тускло, а в полночь царит абсолютная чернота, хоть глаз выколи. Не скажу, чтобы от тех учений была ещё какая-нибудь польза. Мы отрабатывали тактические приёмы, доведённые до совершенства англичанами во время подавления восстания в Малайзии в 1950 году, хотя тот конфликт лишь внешне напоминал то, что творилось в Индокитае. Как бы там ни было, это был единственный пример успешного подавления повстанцев, осуществлённого западной державой в азиатской стране, и успех этот под сомнение не ставился. В общем, как это всегда бывает у военных, мы готовились к совершенно другой войне, и досконально изучили особенности войны с партизанами в Малайзии.