Первый заход стал последним для одиннадцати самолетов, и отбил охоту остальным повторить смертельный номер. У нас тоже были потери — двое человек убитыми из состава зенитных расчетов, остальные раненные, которых наш док уже пользовал. Загоревшийся было БТР-152 быстро потушили. Радар на удивление почти не пострадал, несколько пулевых пробоин кабины водителя, даже без легких ранений расчета это мелочи… И что удивительнее всего — не пострадал трофейный «Шторьх», от слова «совсем». Его дед Павел смог отбоярить, несмотря на настойчивые попытки какого-то деятеля из штаба армии.
Городок после бомбежки также представлял жалкое зрелище. Понятно почему люфтваффе так старалось — это крупный узел железных дорог. Когда мы проезжали мимо зенитной батареи, то увидели что бойцы отдыхают после боя, и неспешно приводят себя в порядок. Позицию подновят позднее, а сейчас пока нет рядом начальства, можно урвать несколько минут законного отдыха.
Вокзал на удивление уцелел, несмотря на то что на этой белорусской станции, все вокруг сейчас горело, лопалось, взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов. На платформах все что было покрыто уже тлеющими чехлами, — все погибало, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после более чем получасовой бомбежки.
Никаких целенаправленных действий, никто не делал. Возле путей уже стали появляться люди: мне навстречу бежали солдаты с запорошенными серыми лицами и потными разводами, танкисты в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все они подавленно озирали затянутый дымом от пожаров горизонт, а щуплый, низенький и совсем молоденький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь за кобуру, метался меж ними по платформе, и орал срывающимся голосом:
— Тащи шпалы к танкам! К танкам!..
И, наткнувшись своим растерянным взглядом на меня, не вытянулся, не козырнул, только покривился ртом с тонкими как нитка губами.
«С#ки! Какие же с#ки! Бл#дь!!!» — думал я о коменданте станции и начальнике тыла в чьем веденьи находится эта станция, уверенно шагая по битому стеклу к вокзалу.
В этот момент кто-то из комендантуры станции вышел из дверей зала ожидания.Справа, метрах в двадцати от перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала стояла группа командиров, от которой доносились приглушенные голоса.
— Под военный трибунал этих сукиных детей, мало! По законам военного времени! Обоих!
В середине этой группы выделялся своим высоким ростом командующий армии, моложавый, румяный генерал, в распахнутом стального цвета плаще, с новыми полевыми петлицами. Почему-то одна щека его была краснее другой, а синие глаза источали холодное презрение и злость.
— Вы погубили все! Па-адлец! Вы понимаете, что вы наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?.. — выговаривал он командиру в летах с тремя шпалами, с белым, дрожащими дряблыми складками лицом, с опухшими от многих бессонных ночей веками и седыми взлохмаченными волосами. Это был скорее начальник тыла армии. Под конец фразы, генерал коротко, неловко поднял руку, и у стоявшего возле человека, как от ожидания удара, невольно вскинулась кверху голова.
В этот момент мне резанул взгляд его неопрятная, мешковатая имнастерка, обвисшая на округлых плечах, замызганный, давно не меняный подворотничок, грязь, прилипшая к помятой петлице. «Шпак», причем совсем недавно призванный, по-видимому, работавший до войны хозяйственником, «папаша и дачник»… Втянув голову в плечи, начальник тыла армии виновато и молча смотрел командующему в грудь.
— Почему не разгрузили эшелон? Вы понимаете, что вы наделали? Чем армия будет стрелять по немцам? Почему не разгрузили? Поч-чему?..
— Товарищ генерал… Я не успел…
— Лучше ма-алчите! Немцы зато успели!
Генерал-лейтенант сделал небольшой шаг, и подполковник тот снова вскинул широкий мягкий подбородок, уголки губ его мелко задергались, будто он хотел заплакать; командиры, стоявшие рядом, отводили глаза.
Генеральский разнос не смог отменить феерверк на станции. Буквально в полусотне метрах, в ближних вагонах рвались снаряды; один, видимо бронебойный, жестко фырча, врезался в каменную боковую стену вокзала. Посыпалась штукатурка, которая кусками полетела к ногам группы командиров. Но никто не посмел ни двинулся с места, ни пригнулся, лишь поглядели на командующего: плотный румянец уже залил его другую щеку.
— Под трибунал! — низким голосом произнес генерал-лейтенант. — Я отдам вас под трибунал!
Наусталое, измученное лицо начальника тыла сейчас уже неприятно было смотреть всем присутствующим. Тем временем генерал недовольно нахмурился, косясь на пылающие вагоны и проговорил глухим голосом: