Машина майора Селиванова одна из первых перешла через железнодорожные пути, связывающие города Псков и Остров. Вдоль шоссе стояли сельские дома. Танк ротного остановился. Селиванов открыл люк, высунулся по грудь и стал осматривать местность. В коверкотовой гимнастерке, со всеми орденами на груди, он был прекрасен. Из ближайшего дома раздался выстрел, и майор сполз в башню. Сбылось его предчувствие. Дом тут же расстреляли из танка.
Похоронили майора Селиванова и капитана Чернова в расположении 12-го учебного полка. Мы часто вспоминали этих замечательных людей.
Продвигаясь лесами, танки шли к реке Великой. Одна из машин, вырвавшись вперед, миновала линию фронта, но подорвалась на мине. Уцелели радист и механик-водитель. Радист отправился за помощью, а водитель остался в машине. Послышались голоса немцев. Водитель открыл аварийный люк в днище танка и стал ждать. Уже было темно. Он услышал, как со словами «Русь КВ! Русь КВ!» немцы забрались на танк, заглянули внутрь и пошли дальше, к переднему краю. Водитель выполз из танка и потихоньку стал пробираться вслед за немцами к переднему краю. Вскоре он вышел к нашим позициям, но за это время поседел.
Мы работали на рации в землянке на берегу махонького ручейка. Ручей был покрыт льдом, но местами в нем чернели промоины. Над землянкой, как поется в песне, стояла сосна, с побитыми осколками ветвями. Через два дня боев в полку осталось очень мало уцелевших танков. Получили приказ выйти на пополнение. За нами прибыл броневик, и мы стали грузить аппаратуру. В это время к начальнику штаба Брюквину зашли зампострой и помпотех Троша. Нас попросили оставить на время аккумулятор и лампочку. Мы с Труновым подождали, пока офицеры закончат выпивать, взяли аккумулятор и потащили к броневику. Напрямую через ручей было не пройти, пришлось обходить промоину. По шоссе в это время двигалась колонна «тридцатьчетверок». Немцы обнаружили колонну и открыли артиллерийский огонь. Мы с Володей уже подбегали к броневику, когда услышали свист снаряда. По звуку было ясно, что взрыв будет где-то совсем рядом. У броневика стоял пожилой солдат, ординарец начальника штаба Перевозчиков. Мы упали на снег и, уже лежа, поползли, стараясь прятать головы за аккумулятор. Как только раздался взрыв и просвистели осколки, мы, словно подброшенные пружиной, вскочили, как пушинку схватили четырехпудовый аккумулятор и поставили его в машину. Почувствовав, что сейчас разорвется следующий снаряд, тут же бросились под броневик. Когда обстрел закончился и мы вылезли из-под машины, то увидели, что Перевозчиков лежит и не поднимается. В это время послышался голос командира взвода Алексея Грязнова: «Ребята, помогите. Я ранен». Побежали к землянке, но там никого не оказалось. Пока искали взводного, броневик поехал в сторону шоссе. Перебравшись через ручей, мы побежали ему наперерез. Броневик притормозил, и мы на ходу вскочили на машину. Она вся была облеплена людьми. Грязнов лежал внутри. Я пристроился на небольшой подножке сбоку двери, уцепившись руками за крыло колеса. Почувствовал, что моего лица касаются чьи-то волосы. Посмотрел, это была голова погибшего Перевозчикова. Автоматчик Турло, сидя на башне, держал ординарца за ноги, а туловище сползло на броню двигателя. Я крикнул. Турло поддернул и отодвинул голову ординарца в сторону. Тут начался новый артналет. Мы прижались к броне, но все обошлось. Въехали в Стремутку. Слезли с броневика и направились к дому. И тут мне стало худо. Я снял шинель. Ребята осмотрели, но ничего не обнаружили. Меня подвели к дому, посадили на завалинку. Через несколько минут головокружение прекратилось. Наверное, сказалось пережитое волнение. Алексею Грязнову осколок попал в пятку. Его отправили в госпиталь на лечение, и оттуда он демобилизовался.
Нас отвели на отдых в совхоз «Терпилицы». Селение было окружено лесами. На околице огромное немецкое кладбище. Другого такого я больше не встречал. Чувствовался немецкий порядок. Одинаковые березовые кресты были установлены стройными рядами. На крестах — фанерки с надписями готическим шрифтом. Приятно было посмотреть, но наша пехота уже начала ломать кресты на дрова.
После небольшой передышки оказались в районе Карамышево. Сначала наступали успешно, но весна сделала свое дело. Началась распутица. Снабжение нарушилось, и продвижение войск прекратилось. Полк получил приказ отойти. Полк вывели в тыл, а радиостанция, броневик Емельянова и летучка техчасти застряли. Дороги раскисли. Чтобы их окончательно не разбить, был отдан приказ полностью перекрыть движение.
На дорогах установили контрольные посты. За попытку проезда грозил расстрел. Но двигаться как-то надо было, и техника пошла в объезд дорог, по полям. Поля превратились в жидкое месиво. Машины буквально плыли в грязи. Водители подъезжали к канаве, рассматривали ее и бросали машину на штурм. Если удавалось проскочить, двигались дальше, до следующей канавы. Если не везло, машина застревала. Ее пытались вытаскивать на руках. Если это не удавалось, то водителю оставалось только сидеть и ждать помощи. Вдоль трассы проезжали тракторы. Их подзывали, просили дернуть. Трактористы торговались. Если получалось договориться, расплачивались консервами и концентратами. Тракторист цеплял трос и, предупредив, что за последствия не отвечает, дергал. Иногда машину вытаскивали, и она продолжала движение дальше, а иной раз отрывался задний мост. Тогда трактор уходил, а машина оставалась сидеть в канаве. По ночам подмораживало. Утром по грязи было не пройти. Сапоги застревали в густой жиже, и их приходилось выдергивать руками.
Несколько дней мы просидели на дороге. Сходили в ближайшую деревню. Домов в деревне не осталось, люди жили в землянках. Обменяли трофейные одеяла на молоко, но в придачу притащили из землянок вшей. Вскоре их развелось столько, что мы не знали куда деваться. Утром, проснувшись, первым делом снимали белье и отлавливали этих насекомых. За раз каждый набирал до трехсот штук. Даже бега стали устраивать.
Питались сухим пайком. Готовили по очереди. Как-то было мое дежурство, а я проспал. Когда вскочил и стал кипятить воду, то поставил плоскую банку у самого костра, а сам пошел готовить продукты. Банка закрывалась заворачивающейся пробкой. Когда вернулся, банка от пара вздулась. Я начал аккуратно отворачивать пробку. Мне бы остановиться, но я сделал еще один оборот. Пробку вырвало, струя пара хлестанула по руке и по лицу. Я упал на землю. Первая мысль была — ослепну. Подбежали друзья, подняли. Попытался открыть глаза, и, о счастье, — вижу! Рука и лицо были сильно ошпарены, до пузырей. Я натер обожженные места мылом. Дима Борисов побежал в ближайший медсанбат за лекарством. Там лекарства не оказалось, и ему пришлось идти в госпиталь, расположенный от нас в двух километрах. Но и там Борисову отказали, сказав, что я должен явиться сам. Придя в госпиталь, который разместился в палатках, я заглянул в одну из них и попросил помочь. Лицо к этому времени покрылось черной коркой, мокрой от жидкости из лопнувших пузырей. Взглянув на меня, врачи заохали. Я объяснил им, что корка от мыла. Меня отругали и стали смывать мыло глицерином. Когда мыли, мыло попало в глаза, потекли слезы. Наконец обожженные места смазали мазью, забинтовывали лицо и руку. Через пару дней надо было прийти на перевязку. Беспокоила мысль, что на лице останутся следы от ожогов. Проснувшись утром, я обнаружил, что вши уже успели забраться в бинты и выглядывают оттуда.
Дорога постепенно просохла. В один из дней солдаты с КПП куда-то отлучились, и мы попытались прорваться в свою часть. Попытка удалась, и к обеду мы уже были в родном полку. Сразу же пошли в санчасть, чтобы избавиться от насекомых. Нам устроили баню, сменили белье. Продезинфицировали машины. На следующий день эту операцию повторили. Со вшами было покончено. В санчасти сделали несколько раз перевязку ошпаренных мест. Лечение закончилось. Лицо, к счастью, осталось чистым, а на руке еще долго сохранялось красное пятно.