Утром мы отправились на Неву за водой. Умылись. Позавтракали. Я пошел прогуляться. На дне траншеи увидел немецкую гранату. Спустился, поднял и стал рассматривать. «Что это у тебя?» — смотрю, опять старшина Емельянов. Я с удовольствием показал находку. Он взял гранату и зашвырнул ее далеко в сторону, а потом доходчиво объяснил, что если мне своя жизнь не дорога, то надо подумать о товарищах, находящихся рядом.
Вечером работали на радиостанции. В углу гудела печка. Топили ее дровами. Дров хватало. Кругом стоял лес. Пилили небольшими полешками и в мороз круглые сутки поддерживали огонь. Иногда жгли маски от противогазов, их много валялось в лесу, или другую резину. Резина сгорала с ревом, и в машине сразу становилось жарко.
Неожиданно открылась дверь машины и наш шофер, здоровенный хохол Долгополов, сунул в печку какой-то брусок. Не успел он закрыть дверь, как из печи повалил густой, черный дым. Мы молнией выскочили из машины, оставив дверь открытой. Из проема двери выползал ровный прямоугольник дыма, лишь в стороне разносимый ветром. Прибежал перепуганный начальник связи. Оказалось, Долгополов зачем-то сунул в печь дымовую шашку. Шофер немедленно был переведен в роту техобеспечения. Когда дым рассеялся, и мы смогли войти в машину, там все было покрыто толстым слоем копоти. Много сил пришлось приложить, чтобы снять верхний слой сажи. И долго потом еще мы выковыривали копоть из разных щелей и лимбов.
Утром у нас появился новый шофер — Сергей Максимович Володин. Родившийся в 1905 году, он нам казался чуть ли не стариком. С ним мы долго воевали вместе и пережили множество приключений. Бывало, позавтракав или пообедав вместе с нами, Володин куда-то пропадал. Через некоторое время он появлялся с котелком каши или другой пищи. Мы долго не могли понять, где это он промышляет. Уже потом Володин рассказал, как обходил походные кухни, а их в роще было много. Подойдя к кухне, он заводил разговор с поварами. Выяснив, кем они были на гражданке, он с каждым затевал свой особый разговор. С крестьянином говорил о земле, с рабочим о технике, с девчатами о женихах. И почти всегда беседа заканчивалась котелком, полным каши.
С началом боевых действий кормить нас стали довольно прилично. Каждый день выдавали сто грамм водки или пятьдесят грамм спирта, как их называли, «наркомовские». Получали табак или махорку. Я не курил и свою пайку табака отдавал ребятам.
Поздно вечером меня послали с донесением в штаб БТМВ. Он находился на другом берегу Невы. Идти надо было с опаской. Лед был покрыт множеством воронок от мин и снарядов. Вокруг лежало большое количество неубранных трупов. Было темно, и только в районе 8-й ГЭС непрерывно взлетали ракеты. Когда возвращался, невдалеке разорвалось несколько снарядов. Я прибавил шагу и уже вскоре был в своей землянке.
Через два дня наш полк пошел в свой первый бой. Наступали на 8-ю ГЭС. Танки совместно с пехотой с боем вошли во Второй городок. Там находились два немецких продуктовых склада. Голодная пехота, бросив танки, дорвалась до находившихся на складах продуктов. Немцы опомнились и стали уничтожать оставшиеся без поддержки танки. Оставив на поле боя большое количество подбитых машин, мы отошли. Потери были ужасны. Погибли три командира роты, четвертый был ранен. Погибли комиссар и начальник штаба и еще много командиров. Начальник особого отдела был ранен. Начальником штаба стал капитан Брюквин, бывший до этого заместителем. С ним мы прошли долгий и славный боевой путь. О нем остались самые хорошие воспоминания.
Остатки полка были переброшены в район Пильной Мельницы, а меня оставили охранять землянку. На следующий день в роще появились военнослужащие из какой-то незнакомой мне части. Они искали место для ночлега, но все землянки были уже заняты. Узнав, что в нашей землянке кроме меня никого нет, бойцы потребовали пропустить их. Прикрывая собой вход, я объяснил, что нахожусь на посту и покинуть его не имею права. У землянки собралось около полусотни военных. В основном это были бывалые, опытные бойцы, и супротив них я выглядел просто мальчишкой. Они стали наседать и потихоньку спускаться ко входу. Я снял с плеча винтовку и пригрозил, что буду стрелять. Они не послушали. Пришлось передернуть затвор. Отступив назад, какое-то время бойцы уговаривали меня, мол, нужна землянка, а эта пустует, но я стоял на своем. С разговорами, солдаты спускались ко мне все ближе и ближе и, наконец, выбрав момент, набросились на меня и отняли винтовку. После этого землянка была занята. Теперь уже мне пришлось идти упрашивать пехотинцев отдать оружие. От обиды и досады я даже чуть было не заплакал. Наконец после долгих уговоров винтовку все же вернули. Я присел у входа под сосной. Время шло. Делать было нечего. Мне казалось, что в полку обо мне совсем забыли. В предыдущие дни мы мало спали. Я закутался в шинель, устроился поудобнее, обнял винтовку и, прямо на снегу, задремал. Проснулся, когда уже смеркалось. В это время за мной пришел начсвязи Тимофеев, и мы пошли к месту нового расположения полка.
Сначала шли вдоль Невы в сторону Шлиссельбурга, потом свернули направо и по разбитой лесной дороге направились к рабочим поселкам. Смешанный лес был сильно побит артогнем и ночью представлял собой страшный бурелом. На дороге нам повстречались две какие-то странные машины, укрытые брезентом. Тимофеев объяснил, что это совершенно новое оружие — гвардейские минометы. Так я впервые увидал «катюши». Прибыв на место, сразу же подключился к работе на станции.
Бои продолжались. Командир полка приказал взводу перейти железную дорогу-узкоколейку и продвинуться вперед. Но лейтенант, командовавший взводом, приказ не выполнил. Командир полка на своем танке подъехал к машинам, вылез и, постучав тросточкой по броне танка, приказал выглянувшему из люка взводному спуститься на землю. Все это происходило под сильным артиллерийским огнем. После короткого разговора, майор достал пистолет и застрелил лейтенанта. Подав команду механику «Делай, как я!», пошел впереди машин, перевел танки через насыпь и, поставив задачу вновь назначенному командиру взвода, вернулся к своей машине.
Еще два дня боев — и из 21 машины в полку осталось только три целых танка.
Мы продолжали держать связь. Расположились в страшном, искалеченном войной лесу. Так как стояли сильные морозы, землянки выкопать не удалось. Работали в машине. Было 30 января 1943 года. Рядом, метрах в тридцати от нас, разместился небольшой штабной автобус.
Внезапно раздался ужасный гул. Мы выглянули в окошко. Оказывается, рядом с нами остановились незаметно подъехавшие четыре «катюши». Заняв боевую позицию, они дали одновременный залп. Это была впечатляющая картина. С рельсов срывались огненные смерчи. Сзади из-под колес летели комья земли. Позицию затянуло дымом.
Наконец все стихло. Расчеты быстро накинули на машины чехлы, и «катюши» спешно покинули позицию. Тут же в нашем расположении начали рваться снаряды. Немцы успели засечь расположение гвардейских минометов и открыли ответный огонь. Мы укрылись в машине между скамейками-ящиками. В них хранилось запасное имущество, хоть какая-то защита от осколков. В это время открылась дверь. В машину заглянул лейтенант, командир взвода оружейников, и тут же дверь захлопнулась. Когда обстрел прекратился, и мы вышли из машины, под дверью лежал убитый лейтенант.
Еще до обстрела с переднего края вернулся командир полка. В штабном автобусе, который стоял в тридцати метрах от нашей машины, Крайзельбурд знакомился с только что прибывшим новым замполитом майором Малкиным. Один из снарядов перелетел через наш фургон и разорвался перед автобусом. Основная масса осколков пошла по ходу полета снаряда и изрешетила автобус. Находившиеся там командир и комиссар были изранены осколками. На этом же автобусе их повезли в госпиталь. Офицеры были в сознании, разговаривали. «Что, комиссар, не пришлось нам повоевать вместе?» — спросил Крайзельбурд. «Да, видно, не судьба», — ответил комиссар. Перед госпиталем умер командир, а на операционном столе скончался замполит.