В нашем полку, чуть ли не с самого основания, служил радист Петька Яровой. Яровый, как он говорил. Невысокий, плотный, добродушный, не особенно грамотный украинский парень. Радист он был неплохой, но часто с ним невозможно было добиться связи. Два раза убывал он из полка по ранению. Потом из госпиталя попадал в 12-й учебный полк, а оттуда снова возвращался к нам. Хотя знали танкисты, что без нашего полка не обходится ни одна серьезная операция, все равно просились обратно. Вот и Яровой — подучится в учебном полку и снова к нам. Когда последний раз стояли в Колбино, я видел, идет Яровой, несет две анодные батареи. «Петро, куда батареи несешь?», — «Да, вот, на рации — подсели. Надо бы заменить». Было видно, болел за технику. Во время Арбузово-Аннинской операции Петр нас удивил. Таблицу позывных для связи с танками составлял начальник связи Тимофеев. Иногда и мы принимали в этом участие. Наш позывной в этой операции был «Гранит», а 214 танку, где радистом был Яровой, дали позывной «Холст». Когда размножали таблицу, это слово написали не очень четко. Вызываем мы «Долото» — 212 машину, эти номера писались на борту танков. Нас не слышат. И вдруг в наушниках: «„Долото“, „Долото“! Я „Холеп“! Я „Холеп“!». И «Долото» отозвалась. Мы стали разбираться, кто же этот «Холеп». У нас в таблице такого позывного не было. Не сразу догадались, что Петр так слово «Холст» прочел. Вскоре «Холеп» помог связаться и с другой машиной. Мы восхищались Петром. И тут Яровой замолчал. Тщетно вызывали мы его. «Холеп» не отвечал. Через некоторое время мы услышали: «Гранит», «Гранит»! Я «Роза», «Холеп» горит. Никто из экипажа не спасся. Так Петро Яровой спел свою лебединую песню, перед смертью заработав так, как никогда.
Больше месяца длились тяжелейшие бои. В полку было выведено из строя в общей сложности 44 танка. Днем танки подбивали, ночью их эвакуировали и после ремонта снова бросали в бой. Но и наши танкисты уничтожили много немецкой техники, в том числе новых тяжелых танков «Тигр». Наконец бои стали затихать.
Было мое дежурство, когда заработала армейская станция. Я принял большую радиограмму. Разбудил шифровальщика Федулова. Шифровальщик, открыв глаза, велел мне взять таблицу и раскодировать радиограмму. Адресовалась она помпохозу. В радиограмме говорилось, что ввиду окончания боевых действий с сегодняшнего числа следует прекратить выдачу спирта личному составу полка. А мы в последнее время договорились выпивать положенный нам спирт по очереди. Сегодня я пью за тебя, а завтра ты за меня. И в этот день я как раз должен был получить двойную порцию. Хоть не отдавай радиограмму. Но отдать пришлось, и плакали мои сто грамм.
И снова мы в Колбино. Через пару дней нас с Володей направили в район Коркинских озер, на сбор радистов фронта. Здесь проходил обмен опытом. Мы познакомились с гвардейцами 45-й дивизии генерала Краснова. Дивизия в свое время была вывезена с полуострова Ханко. Она отличилась при прорыве блокады, за что и получила звание — гвардейская. У Краснова были огромные усы, и он считал, что все гвардейцы должны быть усатыми. По его негласному приказу все бойцы дивизии, даже молодые парнишки, должны были отращивать усы.
Гангутцы показали нам сохраненную со времен обороны Ханко листовку, которую забрасывали к финнам. Это было письмо, адресованное командующему финской армией генералу Маннергейму. Оно было написано по образу и подобию письма запорожцев турецкому султану. Составлено в сильнейших выражениях, напечатано на прекрасной бумаге и обрамлено виньетками с неприличными картинками. При чтении листовки, как и на картине Репина, все вокруг помирали со смеху.
Сборы закончили на день раньше запланированного срока. Мы решили воспользоваться командировочным удостоверением, чтобы съездить домой. Рисковали, но все обошлось.
У меня развился сильный фурункулез. Вновь сказалось отсутствие витаминов. Все тело покрылось чирьями. Долго терпел, но все же пришлось обратиться в медпункт. Показал спину медсестре Гале Петровой, хорошей, веселой девушке. Та посмотрела и с ужасом крикнула врачу: «Товарищ капитан! Посмотрите, что у Колбасова!». Врач мельком взглянула и спокойно сказала: «Ну и что? Выдай рыбий жир». Мне налили поллитровку жира, и мы всем экипажем принимали его по столовой ложке за едой. Пришлось еще два раза ходить в медпункт наполнять бутылку. Через неделю все тело очистилось от болячек.
В августе 1943 года наш взвод и рота техобеспечения были подняты среди ночи по тревоге. Стояла теплая ясная погода. На улице уже было светло. Нас повели на капустное поле около Колтуш. Еще издали мы обратили внимание на его удивительную окраску. Поле было местами голубое, местами желтое и розовое. Когда подошли ближе, выяснилось, что ночью пролетел немецкий самолет и сбросил листовки. Этими листовками и было покрыто поле. Нам поставили задачу — все собрать и, не читая, уничтожить. Конечно, с содержанием мы все равно ознакомились. На разноцветных листах было напечатано обращение командования Русской освободительной армии генералов Власова и Малышкина, в котором они призывали переходить на сторону немцев. Листовка одновременно являлась пропуском.