Нас отвели на отдых в совхоз «Терпилицы». Селение было окружено лесами. На околице огромное немецкое кладбище. Другого такого я больше не встречал. Чувствовался немецкий порядок. Одинаковые березовые кресты были установлены стройными рядами. На крестах — фанерки с надписями готическим шрифтом. Приятно было посмотреть, но наша пехота уже начала ломать кресты на дрова.
После небольшой передышки оказались в районе Карамышево. Сначала наступали успешно, но весна сделала свое дело. Началась распутица. Снабжение нарушилось, и продвижение войск прекратилось. Полк получил приказ отойти. Полк вывели в тыл, а радиостанция, броневик Емельянова и летучка техчасти застряли. Дороги раскисли. Чтобы их окончательно не разбить, был отдан приказ полностью перекрыть движение.
На дорогах установили контрольные посты. За попытку проезда грозил расстрел. Но двигаться как-то надо было, и техника пошла в объезд дорог, по полям. Поля превратились в жидкое месиво. Машины буквально плыли в грязи. Водители подъезжали к канаве, рассматривали ее и бросали машину на штурм. Если удавалось проскочить, двигались дальше, до следующей канавы. Если не везло, машина застревала. Ее пытались вытаскивать на руках. Если это не удавалось, то водителю оставалось только сидеть и ждать помощи. Вдоль трассы проезжали тракторы. Их подзывали, просили дернуть. Трактористы торговались. Если получалось договориться, расплачивались консервами и концентратами. Тракторист цеплял трос и, предупредив, что за последствия не отвечает, дергал. Иногда машину вытаскивали, и она продолжала движение дальше, а иной раз отрывался задний мост. Тогда трактор уходил, а машина оставалась сидеть в канаве. По ночам подмораживало. Утром по грязи было не пройти. Сапоги застревали в густой жиже, и их приходилось выдергивать руками.
Несколько дней мы просидели на дороге. Сходили в ближайшую деревню. Домов в деревне не осталось, люди жили в землянках. Обменяли трофейные одеяла на молоко, но в придачу притащили из землянок вшей. Вскоре их развелось столько, что мы не знали куда деваться. Утром, проснувшись, первым делом снимали белье и отлавливали этих насекомых. За раз каждый набирал до трехсот штук. Даже бега стали устраивать.
Питались сухим пайком. Готовили по очереди. Как-то было мое дежурство, а я проспал. Когда вскочил и стал кипятить воду, то поставил плоскую банку у самого костра, а сам пошел готовить продукты. Банка закрывалась заворачивающейся пробкой. Когда вернулся, банка от пара вздулась. Я начал аккуратно отворачивать пробку. Мне бы остановиться, но я сделал еще один оборот. Пробку вырвало, струя пара хлестанула по руке и по лицу. Я упал на землю. Первая мысль была — ослепну. Подбежали друзья, подняли. Попытался открыть глаза, и, о счастье, — вижу! Рука и лицо были сильно ошпарены, до пузырей. Я натер обожженные места мылом. Дима Борисов побежал в ближайший медсанбат за лекарством. Там лекарства не оказалось, и ему пришлось идти в госпиталь, расположенный от нас в двух километрах. Но и там Борисову отказали, сказав, что я должен явиться сам. Придя в госпиталь, который разместился в палатках, я заглянул в одну из них и попросил помочь. Лицо к этому времени покрылось черной коркой, мокрой от жидкости из лопнувших пузырей. Взглянув на меня, врачи заохали. Я объяснил им, что корка от мыла. Меня отругали и стали смывать мыло глицерином. Когда мыли, мыло попало в глаза, потекли слезы. Наконец обожженные места смазали мазью, забинтовывали лицо и руку. Через пару дней надо было прийти на перевязку. Беспокоила мысль, что на лице останутся следы от ожогов. Проснувшись утром, я обнаружил, что вши уже успели забраться в бинты и выглядывают оттуда.