После Шанглера у нас сменилось несколько кладовщиков. Кого-то выгоняли за грубость, кого-то за воровство. Искали, кого же поставить. Вспомнили, что в батальоне есть писарь техчасти, молодой грамотный парень Толя Сатин. Отчетность у Толи всегда была в порядке. Раньше Сатин воевал на танке. Был ранен в голову. На лбу у него не было кусочка кости, и было видно, как кожа в этом месте дышит, пульсирует. Начальство решило, что лучшего завскладом не найти. Мы были рады за Толю. Спали мы с ним на одних нарах и надеялись, что в это голодное время и нам кое-что перепадет.
На новом месте Сатин освоился быстро. Через неделю у него были уже новые друзья, старшины батальонов. Никогда не пивший, он стал выпивать. Скромнейший тихий парень пошел в самоволки. Ровно в семь он заканчивал работу, даже если оставалось обслужить только одного человека.
Первая ревизия обнаружила недостачу нескольких килограммов сахара и крупы. Сатина предупредили. Новая ревизия вскрыла еще большую недостачу продуктов. Кроме того, не хватило тонны муки, из которой в местной пекарне пекли хлеб для гарнизона. Сатина арестовали. Более двух месяцев его держали на гарнизонной гауптвахте. Я как помощник командира взвода часто ходил в наряд помощником начальника караула. Толя передавал мне записки старшинам, с просьбой, чтобы те подкормили его. Но они не особенно охотно откликались на его просьбы. Мне же пришлось вместе с конвоиром сопровождать Толю в тюрьму города Остров. Сатин был еще под следствием, но содержать его на гауптвахте мы уже не имели права. В тюрьме мы простились. Так вместо демобилизации Толя попал в заключение. Уже в Ленинграде я узнал, что Сатина судили и дали ему три года.
Начальником штаба 90-го танкового полка был полковник Четин. Во время войны он был начальником штаба БТМВ 67-й армии. Кряжистый, физически крепкий мужчина. Перед обедом у нас иногда устраивали своеобразный экзамен по физподготовке. Перед столовой устанавливался гимнастический козел. Тех, кто перепрыгивал через него, пускали в столовую, а остальных гоняли до тех пор, пока они не умудрялись хотя бы переползти через козла. Как-то эту картину увидел полковник. Покачал головой: «Эх, молодежь». Разбежавшись, он легко и красиво перелетел через снаряд. Другой раз Четин проходил мимо турника, на котором мучились солдаты, пытаясь подтянуться. У нас в казарме тоже был установлен турник, и мы каждую свободную минуту старались позаниматься на нем. Посмотрев на страдальцев, полковник подошел к перекладине и сказал: «Смотрите, как надо работать». Глядя на его массивную, килограммов за сто фигуру, казалось, что он и подтянуться не сможет. А он легко, даже изящно, прокрутил «солнце». Правда, перекладина при этом так скрипела и прогибалась, что вот-вот могла развалиться.
Случилось так, что полковник Четин в штабе полка ударил нашего командира взвода Никифорова. Ударил за то, что тот, будучи дежурным по штабу, не вызвал ему вовремя автомашину. Никифоров написал жалобу. Ей дали ход. Из Москвы, чуть ли не от Сталина, пришло указание назначить полковника комендантом какой-то небольшой станции возле Читы. Я ехал в Ленинград в командировку. Мы оказались в одном купе с Четиным. До Пскова ехали вместе. Он был с женой и взрослой дочерью. Женщины, чувствовалось, переживали. Полковник их успокаивал, рассказывал, как чудесно они там будут жить, какая там прекрасная охота и как будут ходить за грибами и ягодами.
ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ
Последние дни перед демобилизацией тянулись очень нудно. Мы болтались, ничего не делая.
26 февраля 1947 года меня демобилизовали. Я с группой ленинградцев получил документы, и мы поспешили на поезд до Пскова. Во Пскове пришлось долго ждать поезд на Ленинград. Наконец все уселись в один вагон. Брать его пришлось штурмом. Заняли несколько купе в общем вагоне и улеглись спать.
Чемодан я пристроил под голову и часто просыпался, проверяя, цел ли он. На станции Струги Красные в вагоне возник шум. Прошла группа военных из местного гарнизона. Когда мы проверяли свои вещи, оказалось, что у одного парня с Малой Охты пропали сапоги. Он был маленького роста, и сапоги были маленькие, с верхами из брезента. Начищенные, они смотрелись как хромовые. Когда приехали на Варшавский вокзал, парня, с обмотанными портянками ногами, отвели в зал ожидания. Я поехал к нему домой. Его родные перепугались, решив, что с их сыном случилось что-то страшное. Успокоив родственников, я взял какую-то обувку и отвез товарищу.
Так закончилась моя военная служба. Как-то раз, спустя лет двадцать после войны, заехал ко мне в гости Виктор Ермолинский. Мне понравились его слова. Вспоминая наш взвод, он сказал: «Воевали мы честно. Трусов среди нас не было».