Например, ваш жених, поэт Всеволод Багрицкий. Можно про него спросить?
Можно. Мне всегда есть что рассказать, и мне всегда приятно. Это, знаешь, вот как влюбится девочка, и хотя бы вспомнить где-нибудь лишний раз имя того человека. Это очень смешно. Я вообще из категории счастливых женщин, у меня было в жизни три любви, и все при мне так и остались: Севку люблю, Ивана люблю (Иван Васильевич Семенов, первый муж Елены Боннэр, расстались в 1965 году, официально развелись в 1971-м. — М.Г.) и Андрея люблю (Андрей Дмитриевич Сахаров, за которым Елена Боннэр была замужем с января 1972 года до его смерти в 1989-м. — М.Г.). Ну что Сева… Был мальчик, остался без папы, папа умер в 1934 году. Остался без мамы, маму арестовали 4 августа 1937 года. Я оказалась у них во время обыска, а обыск шел почти целую ночь (Елене Боннэр было четырнадцать лет, но, оказавшись в квартире, где проходил обыск, она не могла уйти, пока он не закончился. — М.Г.).
Я пришла домой под утро, и моя мама на всю жизнь оскорбила меня, заставив показать трусики. Ну а трусики были ни при чем. После того как она проверила, я ей сказала: «Лиду арестовали». А мой папа уже был арестован. И остался этот Сева. Сева был очень умный мальчик, умнее нас всех и очень многих взрослых. Если бы кто-то читал сейчас его книжку, наверняка поражался бы тому, что он писал в своих стихах. Это, наверное, год 1938-й, начало. Можно я прочту?
Конечно, можно.
Но ведь никто тогда не знал этих стихов. Вы собрали и издали его сборник спустя больше двадцати лет.
Вслух читанное и никем тогда не напечатанное, и только мною запомненное. «Враги…» Вот такой был мальчик. Начался бег из Москвы (в октябре 1941 года, когда немецкие войска вплотную подошли к Москве. — М.Г.). Все поддались этому бегу. Сева оказался в Чистополе.
В Чистополе, видимо, Севе было невмоготу абсолютно. И вот эта немогота, а не патриотический подъем, я в этом уверена, именно немогота заставила его подать заявление идти в армию. Как Цветаеву — в петлю. Вот он в Чистополе написал:
Я живу назойливо, упрямо, Я хочу ровесников пережить. Мне бы только снова встретиться с мамой, О судьбе своей поговорить. Все здесь знакомо и незнакомо. Как близкого человека труп. Сани, рыжий озноб соломы, Лошади, бабы и дым из труб. Здесь на базаре часто бываешь И очень доволен, время убив. Медленно ходишь и забываешь О бомбах, ненависти и любви. Стал я спокойнее и мудрее, Стало меньше тоски. Все-таки предки мои, евреи, Были умные старики. Вечером побредешь к соседу, Деревья в тумане и звезд не счесть… Вряд ли на фронте так ждут победы, С таким вожделеньем, как здесь. Нет ответа на телеграммы, Я в чужих заплутался краях. Где ты, мама, тихая мама, Добрая мама моя?!Это 6 декабря. В этот же день написано заявление в политуправление РККА (Рабоче-крестьянской Красной Армии. — М.Г.), товарищу Баеву от Багрицкого Всеволода Эдуардовича, город Чистополь, улица Володарского, дом 32: «Прошу политуправление РККА направить меня на работу во фронтовую печать. Я родился в 1922 году. 29 августа 1940 года был снят с воинского учета по болезни — высокая близорукость. Я поэт. Помимо того, до закрытия “Литературной газеты” был штатным ее работником, а также сотрудничал в ряде других московских газет и журналов. 6 декабря 1941 года. Багрицкий».