Тёмными проулочками они вышли к кабаку, где капитан оставил свою лошадь. Дверь, ведущая в питейное заведение, внезапно распахнулась, и оттуда послышался зычный голос изрядно опьяневшего Думбара. Выплеснувшийся свет позволил капитану разглядеть лицо сопровождающего. Было ему за тридцать, вислый нос и тонкие губы придавали унылый вид. Однако серые глаза, смотревшие с усмешкой, выдавали недюжинный ум. Маржере жестом пригласил Юрия зайти выпить, но тот наотрез отказался:
— Негоже, если нас вместе увидят. Ни тебе несдобровать, ни мне. А если парой гривен богат, то выпью за твою буйную голову в другом месте. И мой совет — остерегайся!
...По указу государеву польское посольство было встречено со всевозможной пышностью и почётом, чтобы показать полякам богатство и могущество русского царя. Начиная от ворот Скородома до Красной площади сплошной цепью вдоль улиц были выстроены стрельцы в праздничных кафтанах зелёного, синего, красного сукна, с пищалями и бердышами.
На Красной площади всадники иноземных отрядов царя, разодетые в парчовые и бархатные камзолы, образовали коридор, ведущий к Варварке. Капитан Маржере, гарцующий впереди строя своих солдат, встретился глазами с главой посольства Львом Сапегой, внимательно рассматривавшим церемонию встречи из окна своей кареты.
Миновав площадь, посольский поезд, ведомый всадниками Маржере, вместо того чтобы выехать прямо на Варварку, где находился посольский двор, свернул влево, затем направо, минуя пышное строение, у которого стояла вооружённая охрана, приветствовавшая процессию громкими кликами.
— Узнай, что они кричат! — приказал Сапега конному шляхтичу, сопровождавшему карету.
Тот пришпорил коня, ускакал вперёд, но вскоре вернулся.
— В этом замке располагается принц Густав, двоюродный брат нашего короля. Говорят, царь Борис обласкал его и собирается женить на своей дочери.
— Плохое предзнаменование для переговоров, — буркнул Сапега, отодвинувшись вглубь кареты. — Борис, видать, ведёт с нами двойную игру.
Как только посол и сопровождавшие его более трёхсот польских дворян, а также их многочисленные слуги оказались за частоколом двора, ворота захлопнулись, и вдоль забора были выставлены часовые.
Лев Иванович Сапега, взойдя на крыльцо дома, огляделся и нахмурился.
— Странное гостеприимство, — проговорил он сквозь зубы, обращаясь к Станиславу Вариницкому, каштеляну варшавскому, и Илье Пелгржымовскому, писарю Великого княжества Литовского, уполномоченным вместе с канцлером вести переговоры. — Мы здесь скорее не в гостях, а под арестом. В прошлый раз, когда я был с посольством в Москве, такой подозрительности русские не обнаруживали. Это плохой признак. Видимо, наши сведения о болезни Бориса достоверны и власть его над подданными неустойчива.
— Какой же смысл вести переговоры со слабым и больным правителем? — запальчиво заметил Вариницкий.
— Не будем обсуждать это прилюдно, — мягко заметил Сапега, который, несмотря на свою молодость, имел немалый дипломатический опыт. — Тем более что пристав, по-моему, отлично понимает наш язык.
Действительно, пристав, стрелецкий сотник, отдававший команды, куда ставить лошадей и где располагать имущество, приблизился к говорящим.
— В тесноте, да не в обиде! — сказал он, широко улыбаясь. — Прошу вас, входите в дом, располагайтесь.
— Но здесь нет даже кроватей! — возмутился дворецкий князя, успевший осмотреть комнаты.
— А у нас кроватей не бывает! — не переставал улыбаться смешливый пристав. — Сам царь-батюшка на лавках спит.
— Для нас это не можно! — гордо сказал каштелян. — Мы не привыкли спать на досках!
— Придётся купить вам самим кровати в Немецкой слободе! — предложил пристав. — Там это добро ихние ремесленники делают по заказу.
— Мы сможем свободно гулять по Москве? — полюбопытствовал канцлер.
Пристав сокрушённо вздохнул:
— Никак нельзя, опасно! Много лихих людей бродит. Так что только с моего разрешения и в сопровождении стрельцов.
Канцлер вспыхнул от негодования и, крутанув длинный ус, заявил:
— Передай, холоп, своему великому князю, что если нас будет держать в такой тесноте, мы будем вынуждены сами помыслить о себе!
Эта фраза явно не понравилась приставу, и он грубо ответил, что такие слова говорить для доброго дела непристойно. Тем не менее, он всё же разрешил дворецкому со слугами в сопровождении стрельцов отправиться за кроватями.