— Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба ни во что будет!
Он повернул коня и, ударив его плёткой, ускакал прочь, к своему лагерю.
— Чего это он так сбесился? — удивился Минин.
— Всё хочет над нами главенство взять! — усмехнулся Пожарский.
— Ha-кося выкуси! — озорно показал фигу Козьма вслед удалявшемуся тушинскому боярину под дружный хохот товарищей.
Войско Пожарского двинулось вдоль крепостных стен Белого города. Их увидели наблюдатели на башнях Кремля, и то тут, то там показались белые облачка дыма. Это поляки открыли огонь из пушек. К счастью, ядра не долетали до цели и только вызывали насмешки ратников.
У Сретенских ворот князь оставил передний ряд своего войска и с сыновьями свернул к Лубянке, чтобы взглянуть на останки отчего дома. Представшее зрелище было горестным: от терема и многочисленных амбаров — лишь куча головешек и обгорелых кирпичей. Но сквозь бесформенные завалы упорно пробивалась зелёная трава, а ниже, у Трубы, слышалось звонкое дробное перестукивание топоров. Пожарский съехал вниз, минуя обгорелые стены Рождественского монастыря. Здесь его взору предстала совсем другая, радующая душу, картина — мужики, как муравьи, копошились возле сваленной с возов груды свежесрубленных брёвен, ловко очищая их от коры, резко пахнущей смолой.
Это были посадские люди Пожарского. После пожара бежавшие, как многие другие москвичи, от зверств оккупантов, сейчас они возвращались, узнав о приходе ополчения. Мужики радостно приветствовали Дмитрия Михайловича. Тот спросил:
— Что это вы с брёвнами возитесь?
— Домы ставим, князь-батюшка.
— Не рано ли затеялись?
— В самый раз, чтоб до морозов успеть.
— А не боитесь, что литва снова пожжёт?
— Нет, князь-батюшка! Ты их наверняка одолеешь, вон какую силу ведёшь.
Вера людей в его победу несказанно ободрила князя. Он заулыбался мужикам:
— Ну, Бог вам в помощь!
Чем дальше ехал воевода, тем больше убеждался, что жизнь в Москве не умерла и люди верят в наступление лучших времён. Снова ожил лесной торг, расположившийся, как и раньше, от Неглинной до Петровских ворот. Здесь были не только брёвна и тёс, но и готовые срубы для изб. Бойко шла торговля съестными припасами и тканями.
— Нет, не погибла Москва, снова оживает, — радостно сказал Дмитрий Михайлович сыновьям. — А это значит, что никакому ворогу её не покорить. Даст Бог, литву одолеем и новые хоромы себе на Лубянке поставим!
...Основной стан разбил у Арбатских ворот. Слева, в Чертолье, уже укрепился отряд Василия Туренина, подошедший ранее. Рядом с ним расположился и отряд владимирцев под командованием Артемия Измайлова. В их задачу входило не пропустить войско гетмана, если оно попробует прорваться в Кремль по левому берегу Москвы-реки. Справа от главного лагеря, вплоть до Петровских ворот, поставили свои сторожки отряды Пожарского-Лопаты и Дмитриева.
Вечером сторожевой отряд доложил, что Ходкевич встал на Поклонной горе.
— Значит, завтра — бой! — решил главный воевода. — Так помолимся перед образом Казанской Божьей Матери, чтоб даровала нам победу. Или, как поклялись, примем смерть, но ни шагу не отступим!
Утром 22 августа началось решающее сражение. Как и рассчитывал Пожарский, гетман отдал приказ переправляться войску через Москву-реку у Новодевичьего монастыря. Лучи восходящего солнца весёлыми зайчиками играли на касках и латах литовских и венгерских гусар. Пышные султаны из перьев и крылья за спинами придавали всадникам празднично-парадный вид. Да и настроение у всадников было приподнятое. Они перебрасывались шутками, предвкушая лёгкую победу над «мужичьем».
Пожарский успел раньше вывести из укрытий свою конницу и построить её в длинные шеренги на краю широкого поля перед монастырём. Он решил не дать возможности противнику как следует подготовиться к бою. Ещё не все всадники гетмана успели переправиться, как лава русских дворян с дружным криком «ура» устремилась вперёд и смяла их передние ряды. Завязалась жестокая сеча, в которой долгое время не уступала ни та ни другая сторона. Пожарский, окружённый своими дружинниками, которые оберегали князя от ударов врагов, сам бился в первых рядах, воодушевляя остальных. Он по-детски радовался вернувшейся к нему могутной силе, позволявшей его сабле легко противостоять палашам гусар. Порой он отъезжал в сторону от жаркой схватки, чтобы опытным глазом определить ход битвы. В этот момент он зорко поглядывал на противоположный берег реки, где стояло казацкое войско Трубецкого. Сначала оттуда доносились злорадные возгласы: