— Вот видишь, Дмитрий Михайлович, что со мной литовские люди сделали, — плаксиво заговорил глава семибоярщины, явно стараясь вызвать к себе жалость. — Всю голову чеканами пробили!
— А мне сказывали, что кирпичом, — с холодной усмешкой сказал Пожарский.
— Чеканами, чеканами, — жарко заспорил Мстиславский. — И во многих местах! Не ведаю, как жив остался. Держали меня в неволе враги наши.
— Как же так? Вроде совсем недавно друзьями были неразлучными? — снова недобро сказал князь. — Ладно, ступай в своё поместье, да не мешкай. Видишь, как казаки шумят? Это они твоей крови требуют.
Действительно, слева от моста собралась большая толпа казаков. Они размахивали саблями и орали:
— Смерть изменникам! Довольно нашей кровушки попили. Сколько наших братьев по их вине буйные головушки сложили!
Под свист и улюлюканье, прихватив полы своей шубы, Мстиславский проворно, забыв о возрасте, поспешил по живому коридору, образованному из дворянских всадников, к лагерю Пожарского. Следом за ним, укрывая голову в высоком стоячем воротнике, заспешил Иван Михайлович Воротынский. Следом за ними шёл Иван Никитич Романов, поддерживая инокиню Марфу Ивановну, жену Филарета. К ней жался её сын Михаил, полный не по возрасту, болезненного вида подросток.
Пожарский поприветствовал их участливо, справился о здоровье и о том, куда собираются держать путь.
— В Кострому, в поместье наше родовое, — ответила Марфа Ивановна, испуганно поглядывая на шумевшую казацкую голытьбу.
— Двигайтесь без опаски, — напутствовал их Пожарский. — Дам надёжную охрану.
На следующий день Кремль наконец покинули иноземцы. Остатки «сапежинцев» во главе с Будилой были приняты ратниками Пожарского. Жолнеры Струся направились за Яузу, в стан Трубецкого, где нашли мгновенную смерть.
— Будем мы ещё ворогов кормить, когда самим хлеба не хватает! — кричали казаки.
Сам полковник Струсь, ещё недавно мечтавший преподнести Москву в дар своему королю, чудом остался жив: он до последней минуты оставался в своей резиденции — дворце Бориса Годунова и по приказу Пожарского его заточили в одном из кремлёвских монастырей. Был схвачен и заточен дьяк Фёдор Андронов и его приспешники.
В честь победы 26 октября состоялось торжественное вступление в Кремль русских войск. Земское войско собралось возле церкви Иоанна Милостивого на Арбате, войско Трубецкого — за Покровскими воротами. Они двинулись на Красную площадь. Впереди нижегородского ополчения священнослужители несли икону Казанской Божией Матери. На Лобном месте князь Пожарский громогласно дал обещание построить церковь во имя иконы Пресвятой Богородицы Казанской. Прибывший из Троице-Сергиева монастыря архимандрит Дионисий отслужил благодарственный молебен. Когда шествие достигло Фроловских ворот, навстречу им вышло духовенство из Кремля во главе с архиепископом Арсением Елассонским. Ещё недавно призывавший русских людей хранить верность польскому королю, нынче хитроумный грек неузнаваемо изменился. Он же успел поведать о чудесном явлении к нему святого Сергия, который открыл «подвижнику» Арсению, что Бог внял его молитвам, благодаря чему москвичи избавлены от тирании противоборных латинян. Перед ним несли самую святую для москвичей Владимирскую икону, при виде которой ратники опустились на колени со слезами радостной благодарности.
Однако при входе в крепость благолепное настроение победителей исчезло. Церкви были разграблены и загажены, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны, деревянные постройки разрушены и сожжены, в казармах оккупантов стоял нестерпимый смрад, в котлах на кострищах плавали останки человеческих тел.
«Октоврия 16 дня выпал снег великий, же всю траву покрыл и колени; сильный и не слыханый нас голод змогл: чужи и попруги, поясы и ножны и леда костица и здохлин[104] мы едали; у Китай городе, у церкви Богоявления, где и греки бывают, там мы из Супруном килка книг нашли паркгаменовых; тым есмо и травою жившшся, — а що были пред снегом наготовали травы — з лоем свечаным[105] тое ели; свечку лоевую куповали по пол злотого. Сын мытника Петриковского з нами ув осаде был, того без ведома порвали и изъели и иных людей и хлопят без личбы поели; пришли до одной избы, там же найшли килка кадок мяса человеческого солоного; одну кадку Жуковский, товарищ Колонтаев, взял; той же Жуковский за четвёртую часть стегна человечого дал 5 злотых, кварта горелки в той час была по 40 злотых; мышь по злотому куповали; за кошку нам Рачинский дал 8 злотых; пана Будилов товарищ за пса дал 15 злотых; и того было трудно достать; голову чоловечую куповали по 3 злотых; за ногу чоловечию, одно по костки, дано гайдуку два злотых; за ворона чорного давали наши два злотых и полфунта пороху — и не дал за тое; всех людей болте двух сот пехоты и товарищов поели».