Пожарский дал ему такие полномочия, строго предупредив, чтоб в число наёмников не попал Маржере. Впрочем, к этому времени Жак уже сам понял, что воинское ремесло ему больше не под силу, и превратился в мелкого торговца мехами. Однако он вовсе не оставил своего старого занятия — политической разведки.
В Европе вскоре разразилась война, получившая впоследствии название Тридцатилетней, и услуги Маржере были по-прежнему необходимы. Курсируя по городам и поместьям Польши и Германии, французский агент ловко выуживал важные сведения и аккуратно слал донесения в Швецию Жану де Ла-Бланку, который тут же переправлял их во Францию самому кардиналу Ришелье.
Жак де Маржере скончался уже в двадцатые годы, так и не обзаведясь семьёй и не дождавшись обещанного поместья.
Якову Шоу удалось нанять лишь с десяток наёмников с обещанием выплаты жалованья в будущем. Отсутствие средств вынудили думу и Земский собор пойти на крайнюю меру, выведенную когда-то Годуновым: вновь открыть кабаки по всему государству, доход от которых должен был идти в казну. Вновь пьянство на Руси стало в чести, однако доход был не велик: у людей просто не было денег. Козьме Минину был поручен сбор «пятины» — пятой части от всех доходов купцов и промышленников. Однако таких богачей, как Строгановы, заплатившие сразу пятьдесят тысяч рублей, было очень мало. Кроме того, прежнее правительство оставило после себя дурное наследство в виде своих чиновников — взяточников и казнокрадов. Посланные на места для сбора налогов, они в первую очередь стремились обогатиться сами, отбирая последнее у обнищавшего вконец населения. Крестьяне и посадские люди в отчаянии бросали насиженные места и уходили в леса, пополняя и без того многочисленные разбойничьи шайки. Войско лишь одного из них, атамана Баловня, составляло более трёх тысяч человек.
В такой отчаянной ситуации оставалось только вести искусную дипломатическую игру, чтобы добиться мира с соседями любой ценой. Однако поначалу ни Сигизмунд, ни Густав-Адольф не желали и слышать о мире. Однако Пожарский, который как человек, имевший уже изрядный опыт, был советником государя в дипломатии, надежды не терял. Ему удалось привлечь к переговорам посредников — по просьбе Пожарского к Сигизмунду направил своих послов римский император, а в переговорах со шведским королём дал согласие проявить содействие английский король Яков.
Усиление влияния Пожарского на молодого государя вызвало недовольство боярской верхушки — Мстиславского, Шереметевых, Долгорукого и особенно временщиков Салтыковых. Они искали случай, как бы осадить «выскочку».
И такой случай представился в конце 1613 года, когда Михаил под давлением матери пожаловал Борису Салтыкову, уже исполнявшему обязанности кравчего, чин боярина. Государь, понимавший, что такое возвышение может вызвать недовольство остальных придворных, по подсказке тех же Салтыковых решил поручить представление нового боярина Дмитрию Михайловичу Пожарскому, как человеку безупречной репутации и всеми уважаемому.
Большего оскорбления для князя нельзя было придумать: он, главный воевода ополчения, должен был оповестить о боярстве племянника своего самого лютого врага, изменника Михайлы Глебовича Салтыкова, кстати получившего в своё время боярскую шапку от Бориса Годунова за арест Романовых! Наотрез отказавшись от такого унижения, Пожарский сказался больным и уехал домой, в свой терем на Лубянке. Михаил, поняв, что совершил промашку, не настаивал, сделал вид, что поверил в болезнь Пожарского, тем более что тот периодически страдал от чёрной немочи.
Однако вечером в опочивальню царя буквально ворвались Салтыковы в сопровождении Мстиславского, Одоевского и Головина. Они потребовали выдачи «обидчика» с головою. Малодушный Михаил дал согласие. На двор к Пожарскому с этой горькой вестью был послан его бывший помощник в ополчении дворянин Перфилий Секирин. Князь выслушал его молча, ничем не выражая своих чувств. Затем приказал слугам принести его нарядные боярские одеяния: зелёный объяренный кафтан с золотыми ворворками, обшитый по борту и на рукавах золотым шнуром, и боярскую шубу из малинового травчатого бархата. Облачившись, сел в нарядные сани с медвежьим пологом и в сопровождении вооружённых дружинников отправился в позорный путь. У ворот дома Салтыковых он, согласно обычаю, оставил сани и пешком, сняв горлатную боярскую шапку, прошёл через весь двор и опустился на колени у высокого крыльца. Сверху на него поглядывали злорадно хихикающие Салтыковы. За их спинами торчали головы дворовых, тоже ехидно улыбавшихся.