— Дело не в длине оружия, а в силе руки. А потом — моя сабля сделана из лучшего булата.
Он выхватил саблю из ножен и легко согнул лезвие пополам, потом отпустил: клинок выпрямился с мелодичным звоном.
— Видал? — спросил Дмитрий у восхищенного сына. — Такой булат легко любой меч пополам перережет!
— Я с тобой хочу на войну! — воскликнул мальчик.
— Рано, сынок. Оставайся с матерью, охраняй её от злых людей. Вот когда тебе исполнится пятнадцать, настанет и твой черёд.
Они вышли на крыльцо. Все воины были в сборе. Дядька Надея хлопотал возле телеги, куда погрузили припас — толокно, сушёное и солёное мясо, рыбу, связки чеснока... Стремянный Семён подвёл князю коня, также украшенного по-боевому: круп коня был покрыт суконным алым галдаром, обшитым круглыми металлическими бляхами, защищающими грудь и бока лошади.
Пожарский потрепал верного спутника по холке и с грустью сказал:
— Старым становишься, пожалуй, большого похода тебе уже не вынести. Ну, даст Бог, получу царское жалованье, куплю нового, а тебя — сюда в деревню!
Он вставил ногу в высокое стремя и легко уселся в седло с высокими луками, позволяющими быстро поворачиваться в любую сторону, чтобы отражать сабельные удары.
— В путь! Прощай, княгинюшка. Не горюнься!
В Москве — многолюдье. Каждый день прибывают из разных городов пешие и конные отрады. Дьяки и подьячие Разрядного приказа записывают приезжих, выдают государево жалованье. Получил двадцать рублей и Дмитрий Пожарский. Выйдя из приказа вместе со свояком Никитой Хованским, за которого расписался в получении, поскольку знатный родственник «совсем на грамоту стал слаб», Дмитрий спросил:
— Где коня хорошего можно купить? В Конюшенном приказе, чай, одры одни остались.
— Ногайцы пригнали табун в несколько тысяч лошадей. Они сейчас берегутся на Царском лугу, за селом Коломенским. Поехали, пока светло. Давай в мою колымагу.
У конюшен на просторном выгоне встретили известных рязанских дворян Ляпуновых[60], тоже приехавших на сборы. Гикая и свистя, пятеро дружных братьев — Григорий, Прокопий, Захар, Александр и Степан — гоняли лошадей от одного края загона к другому, чтобы высмотреть коней порезвей да покрепче.
В Москве хорошо знали братьев — все пятеро имели неуёмный драчливый характер и дерзкий язык, за что не раз попадали в опалу. Ещё когда короновали покойного Фёдора Иоанновича, они, будучи ещё совсем юнцами, стали вместе с Кикиными затейщиками смуты московской черни против Богдана Бельского, ненавистного народу ещё по временам опричнины. Свояк Богдана Борис Годунов старался, как мог, выгородить временщика, но, когда народ потребовал и его выдачи вдобавок, струсил, предал Бельского, и того бояре услали из Москвы с глаз подальше, воеводой в Нижний Новгород. Борис тогда не имел той власти, что впоследствии, поэтому строптивые дворяне, затеявшие смуту, были наказаны легко — высылкой в свои поместья. Но злопамятный Годунов не простил: стоило среднему из братьев, Захару, в 1595 году вступить в местнический спор с тем же Кикиным, кому из них быть первым в качестве станичного головы в Ельце, как могущественный правитель царским именем велел бить его батогами на людном месте в Переяславле Рязанском. И когда в 1603 году тот же Захар, издавна поддерживавший дружбу с казаками, направил им, вопреки царскому указу, вино, а также панцирь и железную шапку, он был снова наказан кнутом.
Других братьев подобные «милости» обошли, но и продвижений по службе строптивые дворяне никаких не получали. Впрочем, всё это, видать, мало тревожило рязанцев. Во всяком случае, уныния на их красивых усмешливых лицах никогда не бывало.
Скоро отобрав себе коней, а заодно и Дмитрию, они тут же затеяли яростный торг с ногайцами: кричали, дико вращали глазами, даже хватались за саблю. Действительно, цены были несусветные — в четыре-пять раз дороже, чем раньше. Но ногайцы твёрдо стояли на своём, требуя за каждого коня по пятнадцать рублей.
— Знают, басурмане, что деваться нам некуда, — на смотр без хорошего коня лучше не ходить — Бориска враз все обиды вспомнит и опять батогами учить начнёт! — скрипел зубами Захар и снова начинал орать: — Бери десять рублёв и уходи. А то башку твою дурную снесу!
Сговорились на двенадцати рублях, тут же оседлали новых коней и отправились в Москву.
— Слышь, Дмитрий, а тёзка твой, царевич Угличский, говорят, всё больше силы набирает, — сказал Прокофий, скачущий бок о бок с Пожарским. — Князей Татева, Шаховского да Воронцова-Вельяминова в полон взял.
60