Наконец войско Мстиславского достигло Рыльска. Самозванца здесь уже не было, крепость оборонял князь Долгорукий, один из первых присягнувший «прирождённому государю». Переговоры с ним ни к чему не привели, жители, устрашённые зверством царских войск, наотрез отказались сдаться добровольно. Артиллерия открыла беспрерывный обстрел крепостных стен, длившийся две недели. Однако и это не сломило боевой дух обороняющихся, они успешно отразили штурм, затеянный Мстиславским, к слову сказать, и царские стрельцы лезли на стены без всякой охоты, только из-под палки. Никому не хотелось гибнуть зря.
В войсках всё больше возникал ропот. Многие прямо говорили об измене воевод, тайно ведущих переговоры с царевичем. Целые отряды провинциальных дворян стали покидать лагерь, отправляясь домой, в свои поместья.
Воевода Мстиславский, видя, что войска его начинают таять как апрельский снег, снял осаду и двинулся в обратную сторону, к Севску. Здесь совет воевод в составе Мстиславского, братьев Шуйских и Голицына принял неожиданное решение: вывести армию из «бунташной» волости, где, несмотря на лютые казни, народ не успокаивался, нападая на обозы и отставшие малочисленные отряды, а служилых дворян отпустить домой до лета. Деи, войско самозванца разгромлено, да и сам он, по слухам, ушёл с остатками панов и казаков в Литву.
Однако не успела армия отойти от Севска, как в ставку прибыли важные гости из Москвы: князь Пётр Шереметев и дьяк Афанасий Власьев. Собравшийся было в отъезд со своими дружинниками Дмитрий Пожарский решил навестить старого знакомого, чтобы доподлинно узнать, что происходит. Дьяк, вернувшийся вечером с переговоров с боярами, принял князя приветливо, обнял, провёл в свой шатёр, предложил ковшик крепкого мёда из своей сулейки.
— Что слышно в Москве? — спросил Пожарский, поблагодарив за угощение.
— Гневается наш царь-батюшка на Мстиславского. Велел нам от его имени попенять воеводам за роспуск воинства и строжайше запретить.
Пожарский покачал головой:
— Роптать дворяне начнут, ведь три месяца воюем. И всё как-то бестолково. В поле самозванца разгромили, а Рыльск взять не смогли. Не узнаю я наших военачальников Мстиславского да Шуйских, уж больно робки стали. Стареют, что ли?
Дьяк хитро прищурился, снова протягивая ковшичек гостю:
— Не в старости дело.
— А в чём же тогда?
— Сомневаются бояре... не против ли законного наследника свои сабли подняли.
Пожарский аж поперхнулся:
— Так ведь доподлинно известно, что самозванец — беглый монах Гришка!
— Откуда тебе это известно? — снова испытующе прищурился Власьев.
— Как откуда? Из царских грамот, вестимо.
Афанасий сторожко прислушался, не ходит ли кто около шатра, потом перешёл на жаркий шёпот:
— Государь тайно послал в Путивль, где царевич обретается, трёх монахов Чудова монастыря, что Отрепьева доподлинно знают...
— Ну и что?
— На днях монахи прислали письмо оттуда. Пишут, мол, показал им всепарадно царевич доподлинного Григория Отрепьева. Тот тайно сидел в Самборе, у Мнишека. А когда молва пошла, будто царевич и Гришка одно и то же лицо, царевич и велел доставить его в Путивль.
— Так ведь доподлинно известно, что царевич Угличский зарезался...
Афанасий покачал головой и снова шепнул, прямо в ухо:
— Сам Борис сомневается, понял? От страха совсем ума лишился. Мстиславскому в случае поимки царевича дочь Ксению в жёны пообещал и ещё додумался — самых своих лютых недругов, Шуйских да Голицыных, вместо того чтобы глаз с них не спускать, отослал из Москвы к войску. Ведь здесь, вдали от Сеньки Годунова, им легче договориться. И дворец свой без охраны оставил. Сначала телохранителей-немцев сюда прислал, а сейчас последних дворцовых слуг лишился: под Кромы послал отряд Федьки Шереметева из своих охотников, псарей, сенных, подключников, чарошников, сытников, трубников. Без самых верных ему людей остался.
— Под Кромы? — переспросил Пожарский. — Почему?
— Потому что Кромы — ключевой город. Его царевичу не миновать, коль на Москву пойдёт. Мы привезли приказ Мстиславского — со всеми полками идти тоже туда, да бояре спорят. Видать, не хотят новой встречи с царевичем.