Выбрать главу

Глава тридцать седьмая

ПОКЛОНИСЬ, РУСЬ

Прискакав в Можайск лишь на другой день к вечеру, Шеин велел позвать князей Белосельского и Прозоровского и сказал им:

— Вот что, други-князья. Против всех нас, что воевали под Смоленском, затеян сыск. Нас обвиняют во многих изменах и в других мерзостях. Так вы поезжайте сегодня же в Москву, загляните в Разрядный приказ, ежели пожелаете, и попросите дьяка Димитрия Карпова поведать вам, в чём ваша вина перед думой. Он знает и проявит милость, то во благо вам. Не взыщите.

— С нас не взыщи, Михаил Борисыч. Уж ежели тебя потянут к ответу, то и мы рядом встанем. Так ли я говорю, князь? — спросил Прозоровский Белосельского.

— Истинно так, княже, — ответил Белосельский.

— Дай вам Бог здоровья, побратимы. Потому скажу: сегодня мы вместе посидим за трапезой и я сообщу вам, что узнал в Москве.

— Так и будет, — согласился князь Прозоровский.

На другой день после утренней трапезы девять тысяч ратников во главе с воеводами покинули Можайск и двинулись к Москве.

Всем им в стольном граде была приготовлена царская милость, выплачено жалованье за все месяцы, когда сами осаждающие стали осаждёнными. Но это было позже, а пока ратники через два дня пути на третий явились на ходынское поле, и там дьяки Разрядного приказа приняли их у Шеина и его сотоварищей, разместив на отдых в казармах.

А в тот час, когда воеводам казалось, что они свободны в своих деяниях, вблизи казарм появились две большие кареты Сыскного приказа. Из них вышли два дьяка — Тихон Бормосов и Димитрий Прокофьев, а за ними — два пристава, стражники, они тотчас окружили воевод. Дьяк Тихон Бормосов достал из-за пазухи грамоту, посмотрел в неё и спросил:

— Кто из вас Михаил Борисыч Шеин?

— Чем могу служить? — отозвался Шеин.

— Князья Семён Прозоровский и Василий Белосельский?

— Это мы, — ответил Прозоровский и тронул за плечо Белосельского.

— Отец и сын Измайловы?

— Вот я и мой сын Василий, — откликнулся Артемий.

— Именем царя всея Руси вас велено взять под стражу, — заявил дьяк Бормосов.

Это уведомление дьяка Сыскного приказа ни для кого не было неожиданностью. Михаил Шеин ещё в пути к Москве поведал князьям и Василию Измайлову, в чём их обвиняют и что их ждёт по прибытии в стольный град. Арестованные без слов уселись в кареты, и они покатили в Кремль. Весь путь арестованные молчали. Дьяк Бормосов сидел перед ними и смотрел на них светло-карими совиными глазами, как на личные жертвы. В Кремль кареты въехали через Тайницкие ворота, скрылись на Крутицком подворье, затем подъехали к самым дверям каменного здания, и арестованных повели в эти двери, где сразу же была лестница в подвал. Шеина и Измайловых развели по трём каменным клетям, князей поместили в одну.

В течение трёх дней узников никто не тревожил. Им только приносили пищу. В полдень к ней добавляли по глиняной кружке вина. На четвёртый день их сидения Михаила Шеина вызвали на допрос, привели в Сыскной приказ, и он предстал перед четырьмя сыскных дел мастерами. То были князья Андрей Шуйский и Андрей Хилков, окольничий Василий Стрешнев и уже знакомый Михаилу дьяк Бормосов. Допрос начал князь Андрей Шуйский, племянник царя Василия Шуйского:

— Когда ты вернулся из плена в девятнадцатом году, зачем скрыл, что присягал на верность и целовал крест королю Сигизмунду и королевичу Владиславу?

— Мне нечего было скрывать. Присягу я не давал и крест не целовал, — твёрдо ответил Михаил.

— Ты обманываешь сыск. Почему же тогда, сидя под Смоленском в этот раз, ты исполнял своё крестное целование польскому королю, во всём ему радел и добра хотел, а русскому государю изменял? — продолжал вытягивать из Шеина «правду» князь Андрей Шуйский.

— И этого не было. Да и как я мог радеть полякам, ежели они меня пыткам подвергали? Вот смотри, что они сделали с моими руками, все ногти посрывали. Видишь, какие уродцы выросли!

— Это, поди, ты по пьяному делу у них в плену заслужил, — заметил князь Андрей Хилков.

— Ведомо нам, что ты по доброй воле отдал Владиславу двенадцать пушек. Это ли не твоё радение польскому королю? — продолжал князь Шуйский.

— Не отдал, а променял на шестьдесят коней, чтобы вывезти на них раненых россиян.

— Что с того, что ты одних спас, а других оставил? Это ли не есть твоя измена?

Шеин встал, глаза его налились гневом, но он сдержал себя.

— Тех, тяжело раненных, смоленские россияне взялись лечить и ухаживать за ними. А я бы их не довёз, они бы в пути умерли. И отведите меня в клеть. Не буду я неправедным судьям отвечать!