Было при войске и много священнослужителей. Провожая из Москвы войско и Бориса Годунова, патриарх Иов прослезился. Михаил Шеин заметил это и подумал, что у патриарха есть основание прослезиться, но не от горя, а от радости: исполнилось его желание видеть Бориса Годунова во главе державы. К тому же и войско государь возглавил — в кои-то веки такое было… Сказали хронисты и о Михаиле Шеине: «Шеин находился в этом походе против крымского царя Казы-Гирея в числе самых приближённых к царю лиц…»
Однако у патриарха в эту пору были основания не только радоваться, но и опасаться резких перемен в жизни державы. Он помнил, что Борис Годунов уходил воевать с Казы-Гиреем невенчанным государем. И едва он отошёл от Москвы на день пути, как по стольному граду поползли слухи, что поскольку тверской великий князь Симеон Бекбулатович ослеп и уже не претендует на престол всея Руси, то вместо него настало время царствовать на Руси «законному престолонаследнику» князю Симеону Шигалеевичу.
Эти слухи, как поветрие, догнали Бориса Фёдоровича уже в пути. Он мужественно отверг их и продолжал движение навстречу орде Казы-Гирея. Михаил Шеин был всё время вблизи государя и весь ход событий и подготовки к боевым действиям узнавал в числе первых. Он знал, что навстречу Казы-Гирею вышло почти пятисоттысячное войско россиян. Подобную рать Русь никогда не поднимала со времён Куликовской битвы. Знал Шеин и то, что по всей линии обороны воздвигаются гуляй-города[14], ставятся засеки и туры[15] для защиты пушек.
Когда всё было готово, Борис Фёдорович послал в стан Казы-Гирея гонцов с наказом передать ему, чтобы он направил в русский стан своих послов для переговоров о мире. И велено было сказать Казы-Гирею, что государь всея Руси не желает губить своих ратников, он может пойти на уступки, если таковые будут выполнимы.
Хан Казы-Гирей принял предложение Бориса Годунова и послал в стан россиян самых важных мурз с требованием, которое русский государь не мог выполнить. Хан жаждал битвы. Его воинам, особенно турецким янычарам[16], хотелось поскорее ворваться в русские города и селения и вволю награбить добра, увести в полон тысячи россиян и россиянок, увезти тысячи малолетних детей.
Но никому — ни хану, ни его воинам, ни турецким янычарам — не удалось на этот раз утолить свою алчность. Борис Годунов обвёл Казы-Гирея вокруг пальца. Целый день ехали его послы по увалам, холмам и полям через великий стан русского войска. Страх обуял мурз, когда они увидели несметную русскую силу, вооружённую ружьями, пушками, укрытыми турами и гуляй-городами, каждый из которых был похож на крепость. И когда, наконец, их привезли в сельцо Кузьминское, они забыли, что наказывал им передать русскому царю хан Казы-Гирей.
— Каковы ваши условия, послы, будем ли воевать? — спросил самого важного мурзу Борис Фёдорович.
— Отпусти нас в орду, русский царь, — отозвался важный мурза.
— Зачем вам торопиться? — сказал с усмешкой Годунов. — Завтра вас повезут в другую сторону, и там посмотрите, воевод моих увидите. Авось подскажете кунаку[17] Казы-Гирею, как биться с русской ратью.
Среди послов нашёлся-таки отважный воин, самый молодой и сильный князь. Он приходился родственником хану Казы-Гирею и гордо заявил:
— Мы будем биться с тобой, русский царь, если не уйдёшь за Москву. Она будет нашей столицей.
— Ты удалой, но и дерзкий воин, — заметил Борис Годунов. — Как тебя зовут?
— Князь Асташи. Мой род — это тысяча воинов, и они все со мной.
— Слушай, князь Асташи. Сейчас я позову сюда такого же молодого, как ты, воина. Если ты победишь его в сабельном единоборстве, я отпущу тебя и всех, кто с тобой, в орду. Нет — тогда не взыщи. Не люблю дерзких посланников, которые к тому же хвастаются.
— Ха! Ты меня не испугал, русский царь. Мой хан возьмёт за меня сто тысяч русов в плен. А биться я буду с любым твоим воином, если он князь или боярин.
— Ты и бараньей головы не стоишь, не только ста тысяч воинов, — с презрением посмотрел на крымчака Борис Годунов и повернулся к своему окружению.
14
15
16