А на ворона-коня Не пущает муж меня, Потому как старый муж На коня залезть не дюж! Сам воевода-адмирал на веселье присутствовать изволил да выкушал чарку перевара, что выгнали еще к Покрову ушлые поморы-ушкуйники с коча «Маточкин Шар». Поздненько угомонились, да и то не все — как отправился отец Меркуш почивать, сгоношили парни молодых девок через костер прыгать. Кроме молодых еще и Евдокся пришла — разбитная вдовица, ну, той ясно чего хотелось. Так до утра и провозились, правда, поди разбери, когда тут утро — темень, хоть глаз коли.
— Эх, поздненько явились, дядько Матоня, — подходя к догорающему кострищу, с сожалением произнес Олелька Гнус. — И девки-то разошлись уже.
— Кто и разошелся, а кто и нет, — поднялась со снега пьяная баба — вдовица Евдокся. Потасканная, далеко не первой молодости, в расстегнутом полушубке, со следами былой красоты на испитом лице. — Что, не нравлюсь? — Она усмехнулась, разглядывая мужиков. — А так? — Евдокся распахнула шубу, под которой, кроме меховых штанов, ничего не было. Медленно, несмотря на холод, провела себя руками по животу, потеребила груди, облизнулась призывно.
— Ну, пойдем куда, ребята?
Оба — Матоня и молодой Олелька — разом кивнули. Они уже были изрядно навеселе, а после корчаги перевара и Баба Яга Еленой Прекрасной покажется.
— У нас на коче, в носовой каморе, нет посейчас никого, — возбужденно зашептал Олелько. — Все в избе ночуют.
Туда и пошли.
— Ну, заходи, — поднявшись на борт коча, кивнул Евдоксе Матоня. — Олелька, подождешь чуть?
— А чего ждать? — расхохоталась Евдокся. — Разве втроем тесно будет? Пошли уж вместе, али стесняешься?
Матоня лишь утробно заворчал.
Зайдя в каморку, вдовица скинула шубу и опустилась на узкий рундук, задирая вверх ноги. Олелька проворно сорвал с нее штаны, уступил место Матоне, сам же пристроился к вдовице сзади. Пахло перегаром и гнилью. Несмотря на холод — натопленная с утра печка давно выстыла — со всех троих крупными каплями стекал пот. Евдокся довольно стонала, извиваясь в объятиях двух нетерпеливых любовников, ну а те уж старались, как могли. Коч, правда, не трясся — надежно вмерз в землю.
Наконец, обессиленный, Матоня отвалился в сторону. Подтянув штаны, прислушался: за бортом уныло выл ветер. Хороший ветер. И костер хорошо горел рядом с «Николаем Угодником»… Рядом с «Николаем Угодником». А ведь «Николай Угодник» —самый вместительный коч. Его потеря была бы весьма ощутимой… И главное, делать-то ничего не надо — плеснуть на корму коча нерпичий жир да поднести головешку. Враз запылает! А потом и искать никого не будут — ясно, от костра загорелось.
Возбужденный от новой идеи, не менее чем от Евдокси, Матоня осторожно перебрался через спящую в обнимку парочку. Скрипнул люк.
Проснувшаяся вдовица приоткрыла правый глаз. Голова трещала — что значит перевар! — хотелось еще. И выпить, и секса. Выпить, по здравому размышлению, хотелось больше. Потому и не стала Евдокся будить красивого молодого парня с красным лицом, а, быстро одевшись, последовала за бородатым. Ну куда он ночью поперся? Либо помочиться, либо — ясно куда—к мужикам за переваром. Да вон он, у кострища уже. Крикнуть, чтоб подождал? Пес с ним, и так нагнать можно. Любвеобильная вдовица ускорила шаг.
Дул восточный ветер, пронизывающий, противный и злой. Валил мокрый снег пополам с дождем. Сквозь разрывы туч иногда светил-серебрился месяц. Эх, не погас бы костер раньше времени. Нет, вон угли-то тлеют еще. Рядом с костром чернела широкая корма «Николая Угодника».
Пошатываясь от выпитого, Матоня плеснул на мокрые доски нерпичий жир, поднес головешку… Миг — и дерево вспыхнуло, объятое пламенем.
— Ты что же это творишь-то, аспид? — услышал вдруг он у себя за спиной пьяный женский голос.
Обернулся, узнавая Евдоксю, нехорошо ухмыляясь, подошел ближе… и быстрым движением руки свернул вдовице шею.
Осмотрелся — оттащить бы куда в сугроб. Шатнуло. Черт с ней, кому она нужна-то? Все видели, как эта пьяная тербень у костра на снегу валялась. Вот и замерзла. Бывает. Махнув рукой, Матоня пнул ногой остывающий труп и исчез во мраке ночной непогоды.
— Беда, Олег Иваныч! — среди ночи, полуодетый, постучал в каюту воеводы Гришаня. — Пожар!
— Мать ети… — выругался спросонья адмирал-воевода. Напольные часы в углу, недавно подаренные одним из капитанов, показывали пять. — Что горит-то?
— «Николай Угодник».
— Господи, надо ж, угораздило. — Олег Иваныч быстро оделся и накинул шубу. Жену, тоже заинтересовавшуюся пожаром, ждать не стал — выбежал вслед за Гришей, на ходу справился: — Тушат?
— Тушат, — угрюмо кивнул Гришаня. — Только нечего уже тушить-то. Хорошо, народишку немного пожглось — в избах ночевали, а из тех, кто на коче, мало кто спасся.
Выл ветер, бросая в лицо снег. В избах зажигали свечи. Глухо ударил церковный колокол. Со всех концов острога к «Николаю Угоднику» бежали люди. Кто с багром, кто с лопатой, кто с ведрами. Впрочем, тушить там уже действительно было почти нечего: нерпичий жир и ветер сделали свое черное дело, и взору Олега Иваныча предстали лишь догорающие остатки киля. Хорошо хоть, пороха на коче было мало — корабль использовался как рыболовецкая база и имел на вооружении лишь четыре пушки да пару кулеврин ближнего боя — иначе хороший взрыв далеко рассеял бы горящие обломки — а рядом стояли две каравеллы. Уцелевшие остатки команды коча молча оттаскивали в сторону обгоревшие трупы. Геронтий с Ваней деловито осматривали мертвых — а вдруг кто живой? Успеть бы вовремя оказать помощь.
Олег Иваныч кивнул лекарю, подошел ближе:
— Вы-то как узнали?
— У отца Меркуша с Ваней гостевали, — утирая со лба пот, пояснил Геронтий. — Зарево-то поднялось — чуть не до неба.
— Да костер тут жгли мужички, — вспомнил Гриша. — Нашли место. Видно, ветер и сыпанул искры на коч, он же просмоленный — много ли надо?
Покачав головой, Олег Иваныч, отправив подвернувшегося под руку Гришу на выявление и опрос возможных свидетелей, самолично, скинув дорогую, крытую золотистой парчой шубу, замерил расстояние от костра до догорающих остатков судна, тщательно занес его в протокол осмотра, со слов Геронтия и Вани отметил месторасположение трупов.
— Да вон они все тут, сердечные, — совсем по-взрослому махнул рукой отрок. — На корме, где каморка с печью. С кормы и пошел пожар.
— Раненые есть кто?
Подошедший Геронтий отрицательно покачал головой. Похоже, все спящие в кормовой части коча ушкуйники сначала отравились угарным газом, а уж потом обгорели. Впрочем, нет. Не все.
— Вон, баба какая-то, — Ваня показал рукой на женский труп в расстегнутом нагольном полушубке. — Совсем не обгорелая. Правда, переваром от нее так и разит. Видно, отравилась или спьяну замерзла. Рядом е костром в снегу лежала.
— В снегу, говоришь? — заинтересовался Олег Иваныч. — Геронтий, осмотришь? А ты, Ваня, видишь вон, мужики. Поспрошай, может, опознают.
Довольный порученным делом, отрок степенно кивнул и, запахнув поплотнее шубейку — Геронтий велел беречь пробитое стрелой легкое, — подошел к группе ушкуйников, живо обсуждавших случившееся. Подумав, Олег Иваныч направился следом — мало ли, упустит чего пацан. Кто-то тронул его за рукав. Адмирал обернулся — Геронтий. Лекарь был крайне серьезен:
— Отойдем?