Он, как и старик, сжимавший своими ледяными пальцами мое плечо, был совершенно нагим, однако весь измазан красноватой глиной; его хитрое лицо было покрыто каплями пота и казалось совершенно измученным.
– Тебе позволено принимать чью-либо помощь?
Он нетерпеливо покачал головой и снова нагнулся, пытаясь поднять камень.
– А что ты хочешь за свою помощь? – спросил он.
– Ничего, – ответил я, – просто вдвоем мы, возможно, могли бы справиться с этой работой.
Говоря это, я уже приналег на камень. Вдвоем мы покатили его к вершине, хотя он крутился под нашими руками, словно центр тяжести сам собой все время смещался у него внутри. Хитон мой был уже совершенно мокрый и грязный, да к тому же еще и порвался, когда я особенно сильно приналег на камень; я сорвал с себя одежду и отбросил в сторону. И в этот миг камень, который мы дотащили уже до середины склона, вывернулся из-под рук царя.
Я, извернувшись, перехватил его – понятия не имею, как мне это удалось, – и с досады умудрился даже поднять его над землей. Тут в теле моем что-то хрустнуло, мне показалось, что вот-вот кости мои переломятся, но я камень не выпустил, а, спотыкаясь, побрел с этой тяжкой ношей на вершину холма и швырнул глыбу на землю – в мягкую илистую почву на берегу ручья.
Несколько мгновений камень подскакивал и шевелился, словно яйцо, из которого должен проклюнуться цыпленок, а потом раскололся с оглушительным взрывом и вспышкой белого света. Я покатился вниз.
Лежа на боку в грязи, я увидел лица чернокожего и той вавилонянки – как бы внутри камня, – и лица эти корчились среди языков пламени. Чернокожий что-то кричал, чего я понять не мог, и протягивал ко мне руки. Я помог тому царю подняться, и мы вместе стали пробираться по узкой зловонной улочке, которую я еще смутно помнил.
У вавилонянки возникла тысяча разных вопросов, но ни один я как следует не понял, настолько был ошеломлен случившимся. Да и говорила она с ужасным акцентом. Они с чернокожим держали в руках ярко горевшие факелы. Я взял ее факел и сунул в ту дыру, из которой выбрались мы с царем.
На мгновение мне показалось, что я вижу почерневшую от времени каменную кладку, кости, позеленевший от старости меч и доспехи, почти истлевшие, с бронзовыми пластинами, покрытыми ярью-медянкой. Но земля с нашей улочки уже начинала осыпаться в эту дыру. Я чувствовал, как она оседает у меня под ногами, и поспешно отступил от края. По стене над дырой прошла трещина. Вавилонянка вскрикнула, и царь с чернокожим оттащили меня прочь.
С ревом, похожим на грохот бури, стена рухнула. Мы бросились бежать, кашляя и протирая глаза, запорошенные поднятой пылью.
Чернокожий и вавилонянка – ее зовут Биттусилма – пришли и сообщили мне, что поженились. Когда я удивленно поднял брови, она объяснила мне, что отправляется с чернокожим, который хочет вернуться домой, в Нису «Нубию».
Возможно, они расстанутся, когда доберутся до Вавилона или до тех краев.
Тут заговорил чернокожий, и она перевела:
– Он думал, что главный начальник вашего отряда не позволит мне идти с вами, но теперь он вряд ли нам откажет. Он говорит, что ты его друг. Ты должен настоять на том, чтобы нам обоим разрешили пойти с вами вместе.
Я пообещал сделать все, что в моих силах.
– Я была замужем за одним капитаном, – сказала она. – Его убили здесь в прошлом году – я тогда не смогла уехать. Семь Львов хочет, чтобы я сказала тебе, что теперь я его третья жена.
Чернокожий гордо поднял три пальца.
Я спросил ее о той яме. Она сказала, что они с чернокожим сперва долго занимались любовью – потому-то они и решили пожениться, – полагая, что я жду их снаружи. Увидев, что я ушел, они стали искать меня с факелами. Я спросил, что же все-таки случилось со мной, желая услышать, как она объяснит то, что видела. Она сказала, что, когда тот царь и я вошли в переулок, крыша склепа, "скорее всего, давно позабытого", просто треснула и провалилась.
Надо сказать, что мы с тем царем Сизифом о многом говорили, когда шли к его дворцу. Именно он, по его словам, построил первую башню на здешнем холме, основав, таким образом, город Коринф, который, правда, раньше называли Эфирой. Он подробно описал мне этот древний город.
А потом спросил, знаю ли я что-нибудь об Азопе, Речном боге; и я, не желая казаться невежественным, сказал, что знаю. Этот Речной бог, сказал Сизиф, раньше был его другом. Он, конечно, не такой великий бог, как те Двенадцать, что живут на горе «на Олимпе», но все-таки бог. А сам он, Сизиф, – по крайней мере, по его словам, – сын повелителя бурь и нимфы, одной из дочерей Азопа. Таким образом, они с Азопом родственники.
Когда дочь Речного бога Эгина была украдена, Сизиф все видел и сказал богу, куда увезли похищенную девушку, а взамен попросил создать родник внутри построенной им оборонительной башни, чтобы в случае длительной осады ни он, ни его войско никогда не испытывали жажды – за это, собственно, он и был так наказан. Он сказал мне, что всегда надеялся, что Речной бог вспомнит о нем и как-нибудь поможет. Он считает, что это я был тем помощником, которого послал ему Речной бог. Он спросил, какое мне было обещано вознаграждение; пришлось сказать ему, что если меня кто и послал – бог или кто-то еще, – то я об этом понятия не имею.
– Я был довольно жадным, когда жил среди людей, – печально сказал Сизиф, – и каждый, кому нужна была моя помощь, должен был за нее заплатить. Ты сам видел, какие богатства я собрал таким способом.
Биттусилма случайно услышала его последние слова и оглянулась. Царь улыбнулся ей, а мне шепнул:
– Я-то свою родню знаю. Если эта женщина вас проведет, я попрошу своих предков наказать ее. Они ничего за это не возьмут, а она будет страдать, и страдать жестоко. – Не знаю уж, кого он имел в виду.
И тут мы подошли к его дворцу и обнаружили, что там собрались воины из Речной страны.
Глава 32
Мы устроили привал у озера. Хотя из города мы вышли не так уж рано, но упорно шли все утро – чернокожий даже выдохся и немного проехал на возке – и завтракали значительно позже обычного. После этого мы прошли совсем немного, и Фемистокл выбрал это место для привала; здесь от воды дует прохладный ветерок. По дороге Ио все время вспоминала каких-то призраков, которые, кажется, встревожили и всех остальных. Я уже прочитал о походе в театр и о том, как я помог царю Сизифу, но, может быть, я что-то упустил, так что нужно непременно поговорить с Пасикратом или Симонидом. Когда мы сели ужинать, я постарался сесть между ними. Если бы Симонид или Фемистокл велели мне занять менее почетное место, я бы, конечно, пересел; а вот если бы Пасикрат попробовал приказать мне что-либо подобное, возникла бы ссора.
Но никто ничего не сказал.
– Вот озеро, – заметил Симонид, – на котором Геракл убил так много чудовищных птиц[67].
Это замечание заинтересовало чернокожего, который спросил (вопрос перевела его жена), те ли это птицы, что пролетают над его страной, когда воюют против маленьких людей далекого юга.
Не успел Симонид ответить, как Пасикрат, задрав нос, объявил, что Геракл – его дальний предок по материнской линии, поскольку он происходит из знаменитой семьи спартанских царей Агисов.
– Я в любой момент могу тебе всех своих предков назвать, – сказал он жене чернокожего. – Спроси своего мужа, видел ли он этих птиц собственными глазами.
Чернокожий утвердительно кивнул и стал что-то говорить жене, которая нам переводила:
– Он видел, как они летели, а однажды – как они убивали детей.
При этих словах все, кроме Пасикрата и чернокожего, громко рассмеялись.
По-моему, Пасикрат ужасно рассердился, а чернокожий сказал очень серьезно (жена переводила):
– Да, они довольно часто нападают на наших детей. Может быть, потому что считают малышей пигмеями с юга? Из-за этих птиц каждый мальчик в моей стране всегда носит при себе маленькое копье. Длинные клювы этих птиц тоже очень похожи на копья, и шеи у них очень длинные. И головы они выбрасывают вперед, как змеи, ну а поскольку они нападают с воздуха, то враги они очень опасные, хотя на взрослых воинов они чаще всего нападать не решаются. Обычно они летят очень высоко – стрелой не достанешь. И если этот человек по имени Геракл убил много этих тварей, то он наш лучший друг.
67
Имеется в виду шестой подвиг Геракла – изгнание стимфалийских птиц с острыми железными клювами и перьями, водившихся на лесном болоте возле города Стимфала в Аркадии и пожиравших людей.