Я покачал головой, чернокожий тоже.
– Я уверен, что царица – это Горго, ее жрица. И она должна победить, – сказал Тизамен. – Управляя колесницей регента, господин мой, ты будешь представлять и Горго. Остальное нам еще предстоит разгадать.
– Благодаря милости дивной Триодиты тебе стало лучше, – продолжал Тизамен. – Мысли твои, я надеюсь, более не обращаются к самоубийству?
Я не ответил, но чернокожий так и подскочил при его словах.
– Когда душа переполнена горем, – мягко продолжал Тизамен, – как твоя, например, господин мой, человек все делает машинально, точно во сне, ибо более не верит, что ему еще что-то может помочь. И тогда он совершенно не опасен ни для себя, ни для кого-то другого. Но когда стоит разжаться страшным когтям горя, возвращается надежда – самое последнее чудовище из той ужасной шкатулки[83], которую боги приготовили людям. Именно тогда семья человека и его друзья должны не спускать с него глаз, ибо он способен подумать, что, положив конец собственной жизни, положит конец и всем своим страданиям и печалям.
Я признался, что подобные мысли порой шевелились и в моей душе.
– Никогда не доверяйся им, господин мой. – Тизамен ласково положил руку мне на колено. – Лучше доверься мне. Мне доводилось беседовать со многими призраками – они куда менее счастливы, чем мы, и завидуют нам. Я слышал, что, путешествуя по странам варваров, ты был знаком с неким Эгесистратом Теллидом?
Я кивнул, припоминая, что Ио говорила мне о нем.
Тизамен покачал головой.
– Он великий прорицатель, господин мой, и теперь некоторые считают его главой нашего семейства, хотя он не осмеливается и носа показать в Элиде.
Но в нем слишком сильна злоба, господин мой. Я его родственник, и мне самому горько произносить такие слова. Однако это чистая правда.
Эгесистрат поклялся быть врагом Спарты и говорил, что уничтожит ее, если она не уничтожит его.
Тут чернокожий что-то быстро сказал мне с помощью жестов. Я почти ничего не понял, но один жест был достаточно красноречив: он как бы воткнул себе в грудь кинжал.
– Это правда, – сказал нам Тизамен. – Спартанцы держали его в темнице, и он спасся оттуда именно с помощью кинжала. – Он тяжко вздохнул. – С каким бесконечным терпением трудятся боги над нашим воспитанием! Ведь порой мы совершенно невозмутимо говорим о человеке, который не остановится ни перед чем! И нас совсем не удивляет, когда мы имеем дело с таким человеком – а ведь он действительно ни перед чем не остановится. – Тизамен пронзил меня взглядом.
– И к тому же он клевещет на наш город, господин мой, – твой город и мой! Ты забыл, да? Я надеюсь, ты не забудешь впредь, что тебя провозгласили жителем самого славного города в Элладе?
По правде говоря, я совершенно этого не помнил, но из вежливости сказал:
– Конечно нет!
– Я тоже… – Тизамен коснулся своей груди. – Мне тоже была дарована эта привилегия. Мы здесь приемные дети, господин мой, мы оба! Ты, возможно, уже слышал, что благородный Пасикрат желает жениться, чтобы ему разрешили усыновить маленького варвара по имени Полос? Скажи, господин мой, кто должен быть более верен своему отцу? Родной сын, плоть от плоти его, или же приемный?
Я сказал, что, по-моему, приемный сын больше обязан отцу, ибо тот, помимо всего прочего, является также его спасителем.
– Прекрасно аргументировано, господин мой! В таком случае рассмотрим мою позицию. Я был в Элиде, где у меня есть дом, который я некогда делил со своей супругой, когда туда явился и мой родственник, позволявший себе грубейшие оскорбления и гнуснейшую клевету в адрес того самого города, который незадолго до этого оказал мне честь и сделал своим сыном. Неужели же я должен был сидеть молча и тем самым соглашаться с его словами? Нет, я выступил с ответом на эту клевету – но меня криками согнали с трибуны те, кого я знал с детства и считал своими друзьями! В отчаянии я написал своему повелителю и своему старому другу Киклосу; оба письма понесли самые быстрые из моих рабов. Я поведал в этих письмах о том, что видел и слышал, и потребовал, чтобы они со всей строгостью предупредили моего родственника о том, что многие из его прежних друзей теперь станут его врагами. А как бы ты поступил на моем месте?
Я согласился, что предупредить Спарту было необходимо, хотя, пожалуй, я бы отправился туда сам, чтобы поскорее со всем покончить, а писем посылать не стал бы.
– Возможно, господин мой. Тем более что случилось непредвиденное.
Регент еще не вернулся в Спарту, а Киклос отправил в Элиду несколько надежных воинов разобраться с моим родственничком. Они прибыли, разумеется, как делегация, а не как военный отряд. Их там и было-то всего человек пять-шесть. Элида должным образом приветствовала их, и они, обнаружив, что никакими увещеваниями не могут заставить моего родственника уняться, пригласили его в Спарту, чтобы он смог поговорить лично с Киклосом, поскольку он даже не потрудился повидать тот город, на который вылил столько грязи. Он колебался; они настаивали и наконец, получив разрешение от магистратов, посадили его под арест и доставили в Спарту силой. Знаете, какой приговор обычно выносят в Спарте преступникам?
Мы не знали.
– Бросают в колодец, а потом сверху швыряют им жалкую еду. Но ничего подобного, уверяю вас, с моим дурно воспитанным братцем не произошло. Сам Киклос, один из самых достойных и почитаемых граждан Спарты, приветствовал его в своем доме как гостя, хотя позднее ему все же пришлось передать Эгесистрата властям, поскольку тот стал грубо настаивать на немедленном отъезде.
Так вот, я, собственно, хотел сказать, что, по-моему, именно мой братец виновен в той печали, что гнетет тебя. Скорее всего, он опутал тебя какими-то чарами. Я решил безотлагательно поговорить с тобой, узнав, что он здесь и собирается присутствовать на Играх. Надеюсь, ты помнишь, как он выглядит? Если нет, твой друг сможет указать тебе на него.
Излагая все это в своем дневнике, я и понятия не имел, что мы действительно вскоре встретим этого человека, которого зовут Эгесистратом из Элиды. Едва я дописал последнее слово, как пришел Диокл и мы направились туда, где судейская комиссия заносила в списки будущих участников Игр – их было великое множество, и они, насколько я понял, прибыли не только из Эллады, но и отовсюду, где говорят на языке эллинов.
Всех в первую очередь внимательно осматривали, ибо, согласно правилам, в состязаниях могут участвовать только эллины. Жена чернокожего сказала мне, что чернокожий тоже очень хотел принять участие в соревнованиях по бегу и в метании дротиков, но ему отказали, хотя он предложил сразу уплатить необходимый взнос. Некоторое время нам с Диоклом пришлось подождать, и наконец мы подошли к одному из судей.
Это был знакомый Диокла, и они дружески приветствовали друг друга.
Диокл представил всех нас и пояснил, что чернокожий понимает, что его к соревнованиям не допустят, однако мечтает изучить механизм проведения Игр, дабы учредить нечто подобное среди своих соотечественников. Имя Пасикрата занесли в три свитка, как только за него были уплачены взносы.
– Ты эллин? – спросил судья, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Конечно, – сказал я и объявил (как меня наставляли Тизамен и Диокл), что я гражданин Спарты.
– Это он просто так сильно загорел, Агатарх, – вмешался Диокл. – Мне его регент Павсаний рекомендовал. Пришлось взять.
– Ясно. – Судья пригладил бороду.
– Он будет управлять колесницей великого регента, – сказал Тизамен. – Меня ведь тоже сделали гражданином Спарты, хотя обычно меня называют Тизамен из Элиды. Благородный Пасикрат, спартанец по рождению, я уверен, готов за него поручиться.
83
Имеется в виду шкатулка Пандоры, первой женщины, наделенной прелестью всех богов и посланной Зевсом к людям как "прекрасное зло" в отместку за кражу Прометеем огня. Пандора вышла замуж за брата Прометея и выпустила из принесенного с собой сосуда ("шкатулки Пандоры") все заключенные в нем бедствия, кроме надежды, которая осталась на дне.