В этот момент амулет замерцал вновь, и не так, как раньше, а тревожно, ярко, часто-часто. Одного взгляда на него Корбину было достаточно, чтоб понять: амулет вошел в резонанс. «Ничего себе — это получается, девчонка два заклинания творит одновременно, причем второе так вплела, что мы с кристаллом-поглотителем в одну частоту попали. Или это парень? Неважно. Надо достать второй кристалл, иначе…»
А потом наступила тьма.
С трудом, кряхтя и растирая онемевшие конечности, Корбин заставил свое вдруг ставшее непослушным тело подтянуться, залез на лавку, кое-как утвердился в вертикальном положении, окинул взглядом трактир… М-да-а-а, красиво, ничего не скажешь. Похоже, амулет-поглотитель взорвался, разнеся все вокруг. К счастью, не так и много он успел поглотить, прежде чем его структура была безжалостно разорвана резонансом, иначе от трактира, да и, чего уж, буду с самим собой честным, и от Корбина мало что осталось бы. Он ведь был в тот момент беспомощен, как котенок, — это был его амулет, сохранивший остаточную связь с хозяином, и откат ударил по Корбину с такой силой, что заставил его потерять сознание. Весело…
Корбин окинул взглядом трактир, ища своих людей, и почти сразу увидел их. С трудом поднялся, на все еще непослушных ногах подошел:
— Ну что, бакланы, похоже, девчонка нас сделала.
Народ ответил бешеными взглядами и, наверное, добавил бы чего-нибудь словесно, но мешали аккуратно затыкающие рот кляпы из старых портянок. Какое изуверство… Корбин неловко опустился на колени, достал охотничий кортик и разрезал стягивающие его людей веревки. Потом встал, подошел к люку в подвал, из которого доносились приглушенные толстым слоем дерева ругательства Клода, вздохнул — магичить в таком состоянии ну совершенно не хотелось. Придется по старинке — ручками, ручками. Взялся за придавившую люк неподъемную столешницу обеими руками, уперся как следует ногами… с топотом то ли подбежали, то ли подползли товарищи. Не бросили командира, несмотря на весьма плачевное состояние. Раз-два-взяли… Деревяшка с грохотом отвалилась в сторону, и почти сразу же крышка люка отлетела, как будто подброшенная мощной пружиной.
— … … …
— Я тоже рад тебя видеть, Клод. Что здесь произошло-то?
— А то ты не видел, — сварливо отозвался трактирщик.
— Я в отключке лежал — эта дура амулет взорвала. Честное слово, не знал, что такое возможно.
— Идиот!
Скажи это кто-нибудь другой — он лишился бы головы, но здесь были все свои, а своим сходит с рук многое. Корбин лишь тяжело вздохнул, а Клод, удовлетворенный маленькой моральной победой, принялся рассказывать, что же произошло.
К концу рассказа развязанные вояки, подтвердившие, что все так и было, сверкали глазами и требовали мести. Страх у них прошел, а вот злость осталась, более того, она выросла в навязчивую идею изловить проклятую девчонку и хорошенько обработать ее седалище добротными, вымоченными в рассоле розгами. Клод, кстати, идею тоже поддержал и даже сам вызвался эти розги заготовить.
В отличие от своих товарищей, Корбин сохранял абсолютное спокойствие. Он умел, когда надо было, обуздывать свой бешеный темперамент и заставлять голову анализировать вопрос спокойно и без эмоций. Некоторое время он думал, разглядывая гладко обструганные доски пола, потом поднял голову, оглядел продолжающих обсуждение того, что они сделают с беглянкой, вояк и усмехнулся.
— Ну что, закончили? А то вы уже по третьему кругу пошли.
— Командир, нам бы ее только поймать…
— А вот этого не надо. Погоню прекращаем, операцию сворачиваем. И молчок, будем считать, что ничего не было.
— Но, командир…
— Я сказал — всё! — Корбин даже не повысил голос, но тем не менее все его услышали. — Вы что, не поняли, что случилось? Девчонка справилась со мной… Пусть случайно, но справилась, а потом оглушила вас ментальным заклинанием, подчинила себе. И она ограничилась тем, что просто обездвижила вас, а ведь могла и приказать перерезать самим себе глотки. И вы бы резали, с идиотскими улыбками, и пускали слюни от удовольствия. Уже это достойно уважения — убить было бы и проще, и надежнее. Можно, конечно, обвешать вас амулетами по самые уши, и, не сомневаюсь, мы ее найдем и скрутим. А что дальше? Убить? Мы, что, шакалы, что падаль жрут? Мы — солдаты, а не подонки, и это — наша земля. Осквернять ее убийством ради убийства не вижу смысла. Пусть идет, мы проиграли, а проигрывать надо достойно.
— Да никто не собирался ее убивать — так, проучили бы маленько… А твоя свадьба, командир?
— Я что, идиот? — искренне удивился Корбин. — Жениться на маге-менталисте и всю жизнь гадать, то ли это мои собственные мысли, то ли меня уже подчинили давно и я так, кукла? Можно, конечно, амулет состряпать… И потом бояться его потерять. На фиг надо, пусть идет, это не последняя девка в наших краях, кого-нибудь другого найду.
— Но как же имидж?
— Какой? Лорд Корбин никогда не отступает? Так я и не отступил. Я ее искал, ищу и искать продолжу, только вот найду ли… Что-то мне не верится. Странно, конечно, но вот почему-то ни на юге, ни на западе, ни на севере, куда она, я подозреваю, пошла, поиски результатов могут и не принести. Ну а на востоке искать вообще нет смысла — сами подумайте, зачем ей туда идти? Что ей там делать? И вообще, о том, что здесь было и о чем мы разговаривали, думаю, мы все единодушно промолчим. Дела, что называется, семейные, чужим неинтересные… Не правда ли?
Народ согласно закивал головами — правоту мага понимали и в омут головой лезть не хотели. Корбин улыбнулся:
— Ну вот и ладушки. А теперь, Клод, тащи свои фирменные настойки — будем дегустировать. И, кстати, а кто мне скажет, где Шепелявый?
Шепелявого нашли возле крыльца, где он, похожий на огромную свинью, сладко спал, до половины погрузившись в глубокую лужу. Когда его вытащили и привели в чувство, вылив на гиганта пару ведер ледяной колодезной воды, оказалось, что он не помнит — сидел, ждал сигнала и вдруг проснулся от того, что водой его обливают. Все посмеялись, окатили Шепелявого еще несколькими ведрами воды, теперь уже чтобы отмыть от грязи, и пошли пьянствовать. Шепелявый, оставляя позади себя мокрые следы, плелся последним и громко стенал, что сейчас он точно простудится. Правда, он периодически прекращал это неблагодарное занятие для того, чтобы выругаться — тоже громко, но зато более выразительно. Народ, посмеиваясь, выражал сочувствие, хотя длилось это недолго — в небольшой комнатке, в которой Шепелявый ночевал, если приходилось задерживаться в трактире допоздна и не хотелось идти домой, чтоб детей не разбудить, была запасная одежда, и вскоре Шепелявый, одетый в серые портки из грубого полотна и такую же рубашку, босой, с блестящей в неверном свете масляных ламп головой, сидел за столом вместе с остальными участниками неудачной засады, пил знаменитую клодову настойку и добродушно посмеивался над тем, как их всех провела сопливая девчонка.
Пили хорошо, с чувством, свидетельством чему явилась больная голова поутру. Корбин, проснувшись и убедившись, что солнце уже высоко и он, что называется, проспал все на свете, с трудом сполз с кровати (как он до нее дополз и как ухитрился раздеться, прежде чем лечь, он не помнил), кое-как натянул штаны и не первой свежести рубаху и, стараясь не шевелить гудящей головой, осторожно спустился со второго, гостевого, этажа в зал.
Вся его команда, тоже пребывающая далеко не в лучшем состоянии, уже сидела там же, пытаясь опохмеляться пивом. Судя по всему, получалось не очень. Корбин вяло махнул им рукой и протопал прямиком к дверям. Во дворе стояла бочка с ледяной колодезной водой — ее с утра натаскал шустрый, как и отец, сын Клода, чтобы к вечеру вода согрелась, и ею можно было поливать огород. Корбин подошел к бочке, сунул в нее голову и несколько секунд стоял так, чувствуя, как ледяной обруч, стягивающий несчастную башку, медленно высасывает боль.
Вернулся в зал он уже в более-менее вменяемом состоянии, однако от идеала оно было все же весьма и весьма далеко. Клод, человек в таких делах наиболее опытный и потому после ночных бдений наименее пострадавший, сразу же притащил ему две кружки — одну с пивом, вторую — с огуречным рассолом. Корбин посмотрел на пиво с нескрываемым омерзением, а вот к рассолу присосался и оторвался от кружки только тогда, когда увидел ее дно. В голове чуть-чуть прояснилось.