Внезапно лестница окончилась, и они ступили на плоскую вершину пирамиды. Посередине ее было расположено массивное основание святилища; узкая лестница вела к его входу, черневшему глубокой расщелиной среди высоких белых стен. На плоской крыше храма был воздвигнут гребень — вертикальная стена с огромной маской божества, безучастно смотревшей вдаль.
— Оставайся здесь! — приказала царевна.
Эк-Лоль поднялась по лестнице ко входу в святилище и исчезла в нем. Наступила тишина. Хун-Ахау повернулся, подошел к краю площадки и невольно остановился.
Внизу, под ним, застывшими волнами ниспадали, постепенно расширяясь, уступы пирамиды. Белая штукатурка их площадок тускло поблескивала в лунном сиянии. На другой стороне площади высился второй гигант, почти такой же высоты, как и тот, на котором он находился. А вокруг на все доступное взору пространство лежал заснувший Тикаль — причудливое смешение белых стен, черных теней и небольших островков зелени. Кое-где высоко поднимались стройные пирамиды храмов. Прямыми, как копья, белыми ручейками разбегались дороги, пересекая местами темные лощины, казавшиеся сейчас таинственными и большими. Серебрилась мелкой рыбьей чешуей гладь водоемов. А над всем этим торжественно плыла на черном бархатном небе полная холодная луна.
Захваченный необычайным и пленительным зрелищем, Хун-Ахау стоял, позабыв обо всем. Не заметил он и вышедшую из храма царевну, которая бесшумно приблизилась к нему. Легкое прикосновение ее руки вывело юношу из оцепенения. Тонкий, волнующий, чуть горьковатый запах цветов эделена шел от девушки.
— Теперь ты понял все величие Тикаля, Хун? — спросила его Эк-Лоль ласковым голосом.
— Да, владычица, — отозвался смущенный юноша. Ему было неприятно, что царевна застала его врасплох, у края пирамиды, в то время как примерный слуга, вроде Цуля, увидел бы ее еще в дверях храма.
— Да, владычица, — передразнила она его жалобным голосом. Глаза ее смеялись. — Почему ты так несмел в своих речах, Хун? Ты же храбрый юноша. Разве ты боишься меня?
— Нет, владычица, — еще более смущенно сказал Хун-Ахау, — я почитаю тебя, но не боюсь.
Эк-Лоль на минуту задумалась. Потом, подойдя к самому краю, она спросила:
— Скажи, Хун, ты бросился бы отсюда вниз, если бы я приказала тебе?
— Да, — сказал Хун-Ахау. Смущение его постепенно исчезало.
— И почему ты сделал бы это? — спросила она, улыбаясь.
Юноша ответил не сразу. А потом, словно решившись, глухо проговорил:
— Мне надоело рабство, владычица, пусть лучше будет смерть!
— Разве тебе плохо у меня, и ты чувствуешь себя пленником? — удивилась Эк-Лоль. Брови ее сошлись, между ними появилась маленькая морщинка. — Тебе дают мало пищи, или кто-нибудь из моих слуг обижает тебя?
— Я всегда сыт, и меня никто не обижает. Но лучше голодать свободным у себя на родине, чем быть рабом даже в Тикале, даже у тебя, владычица!
Эти слова невольно вырвались у Хун-Ахау, но сказав их, он встревожился и в первый раз решился посмотреть в лицо царевне, ища на нем признаков гнева. Но оно оставалось задумчивым и спокойным.
— И без свободы ты никогда не будешь счастлив? — наконец спросила она.
— Да, владычица, но не только без моей свободы, но и свободы моих друзей. Если буду свободен я, а они останутся рабами, я не буду счастлив.
— А кто же эти друзья? — быстро спросила царевна. — Иш-Кук, Цуль?
— Нет. Ты их не знаешь, владычица. Они остались рабами на том строительстве, откуда ты взяла меня, — ответил Хун-Ахау.
Наступило долгое молчание. Глаза Эк-Лоль рассеянно блуждали по панораме Тикаля, но было видно, что она думает совсем о другом.
— Хорошо, ты получишь свободу, Хун, — наконец сказала она. — Я, владычица Эк-Лоль, пред светлым лицом Иш-Чебель-Йаш*, — девушка посмотрела на лунный диск, — клянусь тебе в этом…
— А кто такая Иш-Чебель-Йаш? — нерешительно спросил Хун-Ахау.
Слабая улыбка показалась на губах царевны. Щеки ее немного порозовели.
— Ты еще узнаешь эту богиню, мой Хун, — тихо сказала она, — и когда-нибудь будешь молиться ей о самом дорогом тебе человеке.
Эк-Лоль тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и снова погрузилась в задумчивость. Затем она резко подняла голову.
— Ты получишь свободу, Хун, — повторила царевна первую свою фразу, и голос ее зазвучал совершенно по-иному: ни ласковости, ни смущения, ни нерешительности в нем уже не было слышно, — ты и твои друзья получат свободу и богатство. Но для этого надо…