С беззвучным проклятием Шраддха оттолкнул от себя умершего воина. Неужели все оказалось бесполезным? Неужели он, Шраддха, напрасно осквернил себя убийством женщины? Но как же пророчество? Как же видение, которое показывал им с помощью духов жрец Санкара? О Санкаре говорят, что сами боги водят с ним дружбу и не гнушаются его обществом.
Шраддхе вспомнилось и другое. Боги частенько смеются над смертными. А богиня Кали — одна из самых жестоких, и шутки у нее могут оказаться весьма жестокими. Бессмысленная резня, страшная смерть женщины… Ради чего все это было?
Шраддха огляделся по сторонам. Несколько воинов из каравана исчезало в горле ущелья. Их не преследовали. У каждой битвы есть свои избранники, один или несколько, — те, кто уцелел посреди самой жуткой бойни.
И еще одну вещь приметил наблюдательный Шраддха, едва только оторвался от своих горестных раздумий. Кажется, до сих пор никто из его соратников этого не понял.
Киммериец Конан исчез.
И вместе с ним исчез тот сундук с приданым невесты, что везли в караване, дабы поднести в дар владыке Патампура…
Патампур открылся путнику в разгар дня. Рассвет Шлока встретил на плоскогорье, откуда открывался вид на зеленое море джунглей. Погони за беглецом не было: караван надолго задержал Шраддху. Военачальник великого раджи Аурангзеба постарается не уйти без добычи. Ему необходимо представить своему господину доказательство того, что ребенок мертв. Поэтому Шраддха будет искать маленькое тело до тех пор, пока не убедится в том, что его обманули. Шраддха будет ждать света.
Таким образом Шлока выиграл несколько часов — спасительных для него. Когда Шраддха окончательно убедится в том, что младенца нет, будет поздно высылать погоню и разыскивать беглеца.
Солнце встало, и ребенок проснулся. Он не стал плакать, лишь широко раскрыл темные глаза и уставился на Шлоку.
— Я забрал тебя у матери, я отобрал тебя у смерти, — прошептал Шлока. — Осталось лишь выпросить тебя у твоего отца…
Он прижал ребенка к груди так, чтобы тот видел солнце, и двинулся дальше.
Крепость сверкала при ярком свете. Ворота ее стояли открытыми, стража виднелась у входа и в башнях над воротами. А перед самой крепостью лепилось множество глинобитных строений, и там кипела, выплеснувшись из тесных хижин наружу, обычная жизнь.
Зрелище это ласкало глаз. После ночной битвы, после молний и громов, после предсмертных криков, разносившихся по всему ущелью и многократно умноженных эхом, радостные вопли играющих детей, женская болтовня, негодующие возгласы торговцев и покупателей — все это звучало музыкой в ушах Шлоки.
Медленно проехал он между людей, ноздри его расширились, когда он втянул мирный запах очажного дыма… И везде человеческие лица — спокойные, ничем не искаженные, как будто не знающие тревог. Везде дружелюбные взгляды, а вон та девочка, кажется, показала на пего пальцем и прыснула: воин без оружия, с каким-то свертком в руках — должно быть, очень малышке стало смешно…
Шлока закрыл глаза, чтобы слабость не одолела его. Предстоял еще один разговор — с раджой Авениром. Разговор тяжелый. Авенир наверняка уже знает о случившемся — дурные вести летят на таких крыльях, что Обгоняют даже самых стремительных гонцов.
Широкие ворота Патампура поглотили путника и выплюнули его по другую сторону стены, всунули в тесную улочку. На каменных стенах висели ковры; какой-то парень, забравшись на лесенку, возил щеткой по роскошному ворсу, вычищая грязь и пыль. Чуть дальше начинались лавчонки с выставленными на улицу прилавками. Не глядя на торговцев, не слушая их голоса — при приближении льстивые и зазывающие, при удалении же — гневные и проклинающие, Шлока неспешно двигался по улице.
Навстречу ему топал смуглый юнец, за ним — ослик. На спине обманчиво-кроткого животного крепился сильно накрененный и чудом не падающий лоток со всякой снедью. Шлока едва разминулся с ним. Лоток накренился еще сильнее, одна лепешка упала на землю и была тотчас съедена ослом. Юнец завопил, вцепился в морду своего животного в попытке раскрыть его пасть, но осел не разжимал зубов, а лепешка стремительно втягивалась внутрь. Чудная картина! Был бы мальчик, спавший на руках у Шлоки, постарше — он бы рассмеялся; но младенец мирно сопел и ничего не видел.
Неширокая площадь была полна народу; везде шла бойкая торговля. Без труда пробравшись сквозь толпу, Шлока добрался наконец до дворца раджи Авенира и там, спрятав ребенка под полой халата, начал подниматься по лестнице.
Теперь его окружала тишина. Прохлада, как друг, обнимала его за плечи, ее прикосновения были особенно приятны после обжигающей жары, что царила на площади. Глаза отдыхали в полутьме после разъедающей яркости отраженного белыми камнями солнца.
Раджа Авенир сидел у низкого столика на стопке ковров, бережно перелистывал тонкими пальцами древний фолиант. Эти листы, исписанные давно умершими писцами, украшенные многоцветными миниатюрами и содержащие в себе сокровища мудрости, несомненно, несли исцеление для настрадавшейся души. Даже просто погладить их кончиками пальцев — и то было утешительно.
Вторым человеком в комнате был звездочет по имени Саниязи. С ним-то и встретился взглядом Шлока, когда вошел.
Мудрец тотчас перевел взор на кувшины, стоявшие в нишах, на ларцы, стоявшие под нишами на полу. Он смотрел куда угодно, только не на звездочета.
С этим Саниязи у Шлоки с давних времен установилась — не вражда, разумеется, но неприязнь. Звездочет и мудрец крепко недолюбливали друг друга. И тому имелись причины: несколько раз Шлока уличал Саниязи в мошенничестве.
Разумеется, тот разбирался в звездах. Умел высчитывать их местоположение и трактовал, как умел. Но при этом Саниязи утверждал, что получает сообщения от духов, обитающих среди звезд, и требовал, чтобы этим сообщениям безоговорочно доверяли.
— Ты ведь не жрец, — говорил ему Шлока. — Как ты можешь настаивать на своей правоте? Боги не разговаривают с тобой! Не вводи повелителя в заблуждение, это опасная игра. Опасная не только для тебя — твоя жизнь, в конце концов, немногого стоит! — но для раджи и всех нас.
Темнея лицом, Саниязи шипел:
— Просто ты завидуешь мне, Шлока.
— Было бы чему завидовать! — смеялся Шлока. — Я свободный человек. Даже если завтра я заслужу немилость раджи, я все равно останусь самим собой, и у меня будут моя свобода, мои мысли, мои джунгли, моя лошадь… — А большего мне и не требуется. Но что останется от тебя, Саниязи, если вынуть тебя из твоего парчового халата?
Тот хмурился и — Шлока ясно видел это — мысленно клялся устроить своему противнику тяжелую жизнь.
Не поворачиваясь к вошедшему, раджа Авенир произнес:
— Говори.
Шлока хранил молчание. Ни одно слово, самое требовательное и резкое, не выразило бы его желания более определенно, нежели это молчание. Никто не двигался с места, но Шлока, несмотря на приказание раджи, продолжал безмолвствовать. И тогда звездочет встал и, отчетливо печатая шаги, покинул комнату.
Раджа медленно повернул голову и глянул на неподвижного Шлоку.
— Ты обидел преданного мне человека, Шлока. Теперь ты можешь наконец говорить? Я слушаю тебя.
Шлока не опустил взора:
— Досточтимый раджа, твои враги напали на караван, который вез к тебе твою будущую жену…
— Знаю! — оборвал раджа Авенир. — Знаю! Та, которую я должен был объявить перед всеми возлюбленной супругой, матерью наследника, — погибла, и вместе с нею… вместе с нею…
Его лицо почернело от горя, темные круги залегли под глазами, глубокие скорбные складки протянулись вдоль рта.
— Мне уже сообщили, что все убиты! — Словно поднимая неимоверную тяжесть, выговорил он эти слова. — Все убиты, все… И моя жена, и мой сын…
Раджа замолчал, боясь, что голос его оборвется.
И тогда Шлока еле слышно проговорил:
— Мне удалось спасти его…
Вихрем раджа вскочил на ноги, но не к Шлоке бросился он, а прочь от него, к стене, как будто увидел нечто, насмерть его перепугавшее. Холодное дыхание судьбы обожгло лицо Авенира. Как может мудрец оставаться таким спокойным, таким бесчувственным? Он, оказавшийся в самом центре страшной бури, он, предвидевший грозу и переживший ее…