Нет ничего проще, чем переложить ношу на другого. Герой совершит подвиг, странствующий певец воспоет его в балладе, и тогда многие люди узнают о случившемся. Весь народ узнает, вся Вендия — даже до Киммерии, быть может, весть дойдет!
Да только много ли чести от того самому певцу? Все равно что идти за богатым кочевым племенем и подбирать крохи, что останутся после того, как оно сдвинется с места: там — больная овца, отбившаяся от стада, здесь — треснувшая ступа и брошенный пест, тут — дырявое кожаное ведро… А ведь именно так и живут некоторые «отверженные», родившиеся вне закона и преступившие установления богов. Траванкор слыхал о таких от Арилье. Только один раз слыхал, в странном ночном разговоре, когда обнажилась душа, и оба друга говорили, не скрывая ни одной мысли, ни одного воспоминания. Никогда больше Траванкор не возвращался к этой теме, зная, как больно ранит она Арилье. Не возвращался — но и не забыл. Слишком сильное впечатление произвел на юношу рассказ друга. Ведь прежде Траванкор никогда не задумывался о том, какая про-цасть отделяет сына раджу от сына деревенского «отверженного». И, наверное, лучше бы ему об этом не задумываться. Сам Шлока вообще не заводил бесед на эту тему. Лишь отрезал: «Вы — воины, и потому равны между собой». И тоже — только один раз.
Нехорошее сравнение певца с побирушкой, злое. Но отчасти ведь правдивое!
А вот поистине великим певец станет, если такую песню сложит, которая сама породит героев. Чтобы юноша, услыхав такую песню, загорелся сердцем и помчался в бой — совершать подвиги. Чтобы с этой песней в душе побеждали врагов! Вот тогда герой придет и поклонится поэту. Скажет: «Не я одолел неприятеля — это сделала твоя песня!» А он возразит: «Не я сложил эту песню — сами боги вложили ее в мои уста!»
Траванкор улыбнулся, качнул головой, разгоняя мысли. Слишком глубоко ушел в мечты. Шлока, наверное, сказал бы ему сейчас совсем другое: «Ополоумел ли ты, маленький братец, — стоять посреди бушующего праздника и размышлять о том, кто выше — певец или воин? Иди-ка ты лучше да веселись. Покажи всем вокруг, а пуще прочих — Рукмини, какой ты герой на самом деле!»
Траванкор засмеялся вполголоса и поскорей пошел на тренировочное поле, под стены Патампура, где уже раздавались крики и бурлил праздник.
Даже небо сегодня веселилось. На специально устроенных качелях взлетали до самых облаков молодые пары, а песни разлетались в поднебесье, как птицы над гнездом. Громкий смех настигал их, гонял суматошно, а возгласы досады — тех, кто проиграл состязание, тех, кто сорвался с качелей, тех, кому не досталось лишней улыбки, — низко стелились над землей, не в силах взлететь…
Траванкор знал, где сейчас все его друзья. Там, где начинались состязания на мечах.
Арилье уже выбрал себе противника. Им оказался рослый и очень смуглый, почти чернокожий воин из свиты одного из приезжих гостей. Глаза на черном лице сверкали синеватыми белками, зубы ослепительно скалились.
Траванкор протиснулся поближе, не желая упустить ни мгновения из предстоящей схватки. Чернокожий бился длинным изогнутым мечом с зазубренным лезвием. По обычаю, во время таких состязаний не использовалось тренировочное оружие — риск получить серьезную рану был нешуточным. Но ни один воин не подверг бы себя позору, предложив не боевое оружие, а «игрушечное».
У Арилье был длинный прямой меч, похожий на киммерийский. Траванкор нахмурился. Обычно на тренировках они использовали более короткие и сильно изогнутые сабли. Странно, что Арилье предпочел незнакомое оружие.
Впрочем, незнакомое ли? Судя по тому, как уверенно юноша держал меч, биться подобным оружием было ему не впервой.
Чернокожий испустил боевой клич и кинулся в бой. Арилье легко отбил первый удар и отступил на шаг, прикрываясь мечом. Чернокожий тотчас нанес второй удар, третий… Удары сыпались на Арилье один за другим, причем было видно, что его противник не щадит сил и не сдерживается. Черная кожа блестела от пота, зубы застыли в оскале.
Воздух наполнился звоном стали. Арилье не переходил в атаку — только отбивался, но зато отбивался он мастерски: ни одной царапины не получил он за первые минуты поединка. Грудь чернокожего ходила ходуном. Однако Арилье не обольщался. Он видел, что перед ним сильный и опытный воин. Не имеет значения, что он хватает ртом воздух и качает грудной клеткой так, словно это кузнечный мех. Сил у него еще достанет, чтобы разделаться с дерзким юнцом.
Арилье осторожничал. Отступал, перемещался слева направо, делая маленькие, осмотрительные шажки.
А затем — никто не понял, как он это сделал, — взмахнул длинным клинком и, стремительным движением обойдя меч противника, — остановил острое лезвие в волоске от шеи чернокожего.
Восторженный рев раздался сразу со всех сторон. Чернокожий испустил отчаянный крик, бросил меч, уселся на корточки и, обхватив голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону. Потом поднял голову и взглянул на Арилье.
— Ты — великий воин! — закричал он, вскакивая. — Горе мне, меня победили! Счастье мне — меня одолел великий воин!
Арилье скромно улыбнулся и развел руки в стороны. Чернокожий шутливым жестом ударил его пальцами в солнечное сплетение.
— Ты умер, — сказал он. — Я убил тебя предательски.
Арилье покачал головой:
— Ты слишком хорошо сражаешься для того, чтобы быть предателем.
— Я — да, но другие — нет, — сказал чернокожий. — Будь осторожен, Арилье. В честном бою тебя не победить. Тебя убьют предательством. — Он приблизил губы к уху юноши и прошептал так тихо, что слышал его один только Арилье: — Верь мне. Я — сын жреца. Иногда я слышу, о чем шепчутся боги. У тебя странная и грустная судьба. Берегись коварства людей…
Арилье молча поклонился своему противнику. Тот подобрал меч и исчез в толпе.
Траванкор нашел Конана. Киммериец стоял поблизости и с удовольствием наблюдал за поединком.
— Ты тренировал его отдельно! — обратился к киммерийцу Траванкор.
Конан посмотрел на юношу с деланным удивлением.
— О чем ты говоришь?
— Арилье. Он владеет длинным мечом. Ни один из нас не умеет пользоваться киммерийским мечом, Конан. Это — твоих рук дело.
Конан пожал широкими плечами.
— Мне показалось забавным научить парня размахивать длинным клинком.
— Почему ты выбрал его, а не меня? — настаивал Траванкор.
— Потому что он лучший, — сказал Конан. — Вот единственная причина. Не считая, разумеется, той, что мне так захотелось.
Траванкор скрипнул зубами.
Конан дружески положил руку ему на плечо:
— На самом деле все произошло еще проще, чем ты думаешь. Арилье попросил меня об этом. Понимаешь? Арилье попросил, а ты — нет. Вот и вся причина, Траванкор.
— И поэтому ты считаешь, что он — лучший?
В глазах юноши была странная, чересчур серьезная мольба. И Конан ответил, на сей раз без улыбки:
— Для того, чтобы управлять людьми, быть раджой, великим вождем и все такое — не обязательно быть самым лучшим. Не нужно быть самым искусным и самым могучим воином. Не требуется стать самым мудрым среди всех мудрецов. Но твои советники должны быть мудрее всех, а твои защитники — сильнее и ловчее всех. Я много размышлял о природе власти, Траванкор, поскольку и сам рано или поздно сделаюсь королем, и потому даю тебе тот урок, которого ты достоин. Окружай себя самыми лучшими, а сам довольствуйся умением разбираться в людях.
А в большом зале дворца раджи Авенира стояла напряженная тишина. В первые минуты все собравшиеся молча разглядывали друг друга. Держались вежливо, сдержанно, стараясь ничем не выдавать своих чувств. И все же нет-нет прорывалось: здесь — любопытство, там — ревность, а то и зависть. Змеей из-под полуопущенных век выползала подозрительность, и лишь немногие смотрели прямо, без боязни.
Здесь был словно иной мир — иная вселенная с собственным небом — расписным потолком, собственным светилом — зажженным факелом в треноге. Горизонт зала хоть и узок, но вмещает в себя все потребное человеку для жизни. На стенах — сабли и луки в колчанах; растянутая, как шкура животного, висит кольчуга: колечко к колечку, работы изумительной. Есть на что полюбоваться. А рядом — богато разукрашенный круглый щит и внизу, прислоненные к стене, — секиры, булавы. Тускло поблескивает инкрустация, вспыхивают, точно глаза ночного хищника, драгоценные камни.