Неукротимая убежденность. Непобедимая вера.
4112 год Бивня, начало весны, Акксерсия
Закутавшись от дождя в шерстяной плащ и меха, Аэнгелас ехал в длинной колонне всадников по равнине Гал, сквозь серую завесу тумана. Они двигались по широкой полосе вытоптанной травы. Время от времени кто-то находил отпечатавшийся в грязи след ребенка, маленький и невинный. Мужчины, которых Аэнгелас знал всю жизнь, — сильные мужчины — плакали при виде этого зрелища.
Они называли себя веригда, и они искали пропавших жен и детей. Два дня назад они вернулись в свое становище, воины, разгоряченные победой в маленькой войне, и вместо близких нашли следы погрома и резни. Закаленные бойцы превратились в перепуганных мужей и отцов и кинулись обыскивать руины становища, выкрикивая дорогие имена. Но когда они поняли, что их семьи были не убиты, а уведены в плен, то снова стали воинами. И теперь они ехали, ведомые любовью и ужасом.
К середине утра за пеленой дождя показалась исполинская каменная стена: поросшие мхом и лишайником развалины Миклы, что некогда был столицей Акксерсии и одним из сильнейших городов Древнего Севера. Аэнгелас ничего не знал о Древних войнах, о гордой Акксерсии, но понимал, что его народ — дети Армагеддона. Они жили среди непогребенных костей великой эпохи.
Они шли по следу, мимо курганов, мимо сломанных колонн и рассыпающихся стен. Аэнгелас знал, что шранки, за которыми они гонятся, не принадлежат ни к Киг'кринаки, ни к Ксоаги'и, кланам, что были их врагами с незапамятных времен. Они преследовали какой-то иной, более злобный клан, с которым никогда прежде не сталкивались. Некоторые из них даже ехали верхом — неслыханное дело для шранков.
Они проехали через мертвый Миклы в молчании, глухие к мольбам города восстановить его.
К вечеру дождь прекратился, зато усилился холод, и дрожь превратилась в озноб. Они отыскали кострище, и Аэнгелас, потыкав в золу ножом, извлек оттуда небольшую кучку костей. Детских костей. Веригда заскрежетали зубами, и к темным небесам вознесся их вопль.
Они все равно не смогли бы уснуть этой ночью и потому поехали дальше. Равнина казалась мучительной пустотой, погребальным саваном, окутавшим все дурные предзнаменования, все жестокие замыслы. Что они сделали? Чем прогневали богов? Может, Священное пламя горело слишком слабо? Может, принесенные в жертву телята были больны?
Еще два дня мокрой, дрожащей ярости. Два дня лихорадочного ужаса. Аэнгелас видел отпечатки босых женских и детских ног и вспоминал сожженные жилища, оскверненные тела подростков, валяющиеся среди погрома. Он вспоминал испуг в глазах жены, когда уезжал вместе с остальными в налет на Ксо-аги'и. Он помнил ее слова, продиктованные предчувствием.
«Не покидай нас, Аэнга… Великий Разрушитель охотится на нас. Я видела его во сне!»
Очередное кострище, снова — с маленькими костями. Но на этот раз зола была теплой. Казалось, будто сама земля повторяет крики их близких.
Они были рядом с целью. Но и они сами, и их лошади слишком устали для мрачных трудов битвы — так Аэнгелас сказал соплеменникам. Многих эти слова встревожили. Чьего ребенка съедят шранки, кричали они, пока мы будем тут торчать? Всех, ответил Аэнгелас, если веригда не сумеют выиграть завтрашнюю битву. Мы должны выспаться.
Той ночью Аэнгеласа разбудили крики боли. Бледные мозолистые руки сдернули его с подстилки, и он всадил нож в живот нападающему. Над ним прогрохотали копыта, и Аэнгеласа швырнули лицом в землю. Он пытался вырваться и кричал, созывая своих людей, но со всех сторон были лишь невнятно бормочущие тени. Аэнгеласу заломили руки за спину и жестоко связали. С него сорвали одежду.
Вместе с остальными уцелевшими его погнали в ночь, волоча за кожаный ремень, который продели сквозь дырку, прорезанную в губе. Он бежал и плакал, так как знал, что все потеряно. Никогда больше он не займется любовью с Валриссой, своей женой. Никогда больше не будет поддразнивать сыновей, сидя вместе с ними у вечернего костра. Снова и снова он спрашивал сквозь терзающую боль: «Что мы сделали, чем заслужили это? Что мы натворили?»
В зловещем свете факелов он видел шранков с их узкими плечами и по-собачьи широкой грудью, выплывающих из ночи, словно из глубин моря. Нечеловечески прекрасные лица, белые, словно отполированная кость; доспехи из лакированной человеческой кожи; ожерелья из человеческих зубов; сморщенные человеческие лица, пришитые к кожаным щитам. Он чувствовал их сладковатый запах — смесь запаха фекалий и гниющих фруктов. Он слышал кошмарное щелканье их смеха, и откуда-то справа — пронзительное ржание веригдских лошадей, которых они резали.
Время от времени он видел нелюдей, высоких, восседающих на черных скакунах. Он понял, что сон Валриссы был правдив: Великий Разрушитель охотился на них! Но почему?
Они добрались до лагеря шранков в серых рассветных сумерках — вереница нагих, измученных людей. Их встретил хор стенаний — женщины выкрикивали имена, дети плакали: «Па! Папа!» Шранки толкнули их к сбившимся в кучу близким и из какого-то странного милосердия развязали. Аэнгелас кинулся к Валриссе и их единственному уцелевшему сыну. Захлебываясь рыданиями, он прижал их обоих к груди. И на миг обрел надежду в тепле их исхудавших тел.
— Где Илени? — прошептал он.
Но жена лишь плакала и повторяла:
— Аэнга! Аэнга!
Однако передышка оказалась недолгой. Тех мужчин, которые не нашли родных, тех, кто упал на колени в мерзлую грязь или принялся с криками бегать, вглядываясь в лица мертвых, просто перебили. Тех жен и детей, кто оказался без мужей, тоже молча перерезали, и остались только воссоединившиеся семьи.
Под взглядом темных глаз нелюдей шранки начали строить выживших в два ряда, и в результате веригда образовали две цепочки на снегу и сухой зимней траве — мужья с одной стороны, жены и дети с другой.
Привязанный к вбитому в землю железному стержню Аэнгелас ежился от холода и раз за разом пытался разорвать плетеный ремень, не пускающий его к жене и сыну. Он плевал и кидался на проходящих мимо шранков. Он пробовал найти слова ободрения, слова, которые помогли бы его родным вынести все это, которые дали бы им достоинство перед страшным ликом будущего. Но он мог лишь плакать и повторять их имена и проклинать себя за то, что не задушил их раньше, не спас от того, что должно было случиться.