Я как можно осторожнее вытащила подвеску из сумки, чтобы получше рассмотреть. Крошечный золотой человечек с золотым жезлом молча воззрился на меня в ответ.
— Ну и что ты мне поведаешь о себе? — тихонько шепнула я, вертя вещицу в руке.
В моем деле поневоле научишься распознавать подделки. Просто приходится. Вся суть в том, что можешь посещать сколько угодно курсов по древней истории и искусству — я и сама окончила несколько таких курсов, — но когда доходит до дела, ты вынужден развивать у себя какое-то шестое чувство. Ну, например, я училась оценивать мебель — смотреть, как положены доски, какие гвозди и скобы пошли на крепеж, в каком стиле выполнены металлические ручки и уголки. Однако по-настоящему хороший мастер способен обвести вокруг пальца даже музейного хранителя, так что в конце концов привыкаешь полагаться только на свой внутренний голос. Иной раз ты даже осмотришь все, что только можно, — а все равно мерещится что-то неправильное. Поэтому, следуя совету эксперта, Сэма Фельдмана, я приучилась руководствоваться чутьем.
Прежде чем открыть галерею, Сэм работал хранителем музея. Он рассказывал мне, как в юности, только что с институтской скамьи, будучи еще новичком в своем деле, он вдруг заподозрил, что некий экспонат, гордость коллекции — фальшивка. Он сказал об этом куратору выставки, но был поднят на смех и сурово отчитан. Через много лет, в последние дни работы в музее, уже став признанным специалистом на этом поприще, Сэм вернулся к куратору и повторил то же самое. И снова получил от ворот поворот. Однако, в следующий раз оказавшись в музее, увидел, что этот экспонат убрали с выставки. «Вот видите! — сказал Сэм своим студентам. — Я был прав. Они никогда, ни за что не признаются в этом, но я был прав. Вот почему учитесь полагаться на чутье».
На сей раз все было наоборот. Предполагалось, что эта подвеска — поддельная. Но, возможно, она была подлинной.
Для вещицы, возраст которой перевалил за полторы тысячи лет, подвеска выглядела удивительно хорошо. Даже, сказала бы я, слишком хорошо. Драгоценный металл сверкал, как новенький, да и вообще все было в отличном состоянии. Но кое-где золото чуть-чуть пооблупилось, а бирюзовый внутренний слой чуть-чуть отличался оттенком от внешнего. Я осторожно поковыряла ногтем в трещине — там оказалась забившаяся грязь. Впрочем, едва ли это что-либо доказывало. Хороший мастер не позабудет немного натереть подделку грязью.
Весь вопрос — где же мой маленький дружок хранился последние полторы тысячи лет? Если в каком-то музее, то это бы вполне объясняло его великолепное состояние. Или где-то в гробнице? Тоже вариант.
Индейцы мочика жили в прибрежных пустынях, так что сухой воздух предотвратил бы коррозию.
Я некоторое время сидела, разглядывая человечка. Очень милый, если можно так выразиться о маленьком золотом человечке с ушной подвески доколумбова периода. Вытаращенные глазки сидели в специально прорезанных глазницах, на шее висело церемониальное ожерелье из крохотных головок — кажется, совиных. Каждая бусинка сделана отдельно, а потом нанизана на нитку, так что их можно сдвинуть пальцем. Крошечный скипетр легко вынимался из ручки человечка. На крепких маленьких ножках божка были нарисованы необыкновенные мускулы. Под носом висело диковинное украшение в форме полумесяца, которое тоже сдвигалось от прикосновения. Мне показалось, что под одеждой человечка легко представить себе и все тело, и что мой маленький приятель, если так можно сказать, обладает ярко выраженной индивидуальностью.
Наконец я пришла к хоть какому-то связному умозаключению — сама не знаю, как это не сделала его раньше. Возможно, потому, что купила коробку на аукционе очень солидной фирмы. Суть в том, что в наши дни никто не может позволить себе создать подобный маленький шедевр — будь то реплика или не реплика. А если бы даже кому-нибудь хватило терпения, времени и умения, обычному смертному было бы не под силу купить его. Не знаю, были ли подлинными ваза и орешек, — их украли, так что я не могла ничего сказать. Но этот вот маленький человечек являлся самым настоящим изделием индейцев мочика.
А значит — Эдмунду Эдвардсу предстояло объясниться со мной, а возможно, и не только со мной.
Перед тем как выйти из музея, я зашла в сувенирный магазин, купила большую булавку с кельтским узором и, сказав, что она предназначена в подарок, попросила подобрать коробочку побольше. Продавщица весьма любезно подобрала именно то, что нужно. Едва выйдя на крыльцо, я приколола брошку на блузку, а маленького человечка, обернутого в мягкую бумагу, спрятала в коробочку. Вложенная туда карточка удостоверяла, что это репродукция кельтской фибулы. Никого, хоть мало-мальски разбирающегося в подобных вещах, это не обмануло бы, но я слишком нервничала, расхаживая по Нью-Йорку с такой дорогой и редкой вещью в сумочке.