Внук великого воина Ичивы шел по влажной прохладной красной земле, ступая босыми ногами мягко, как на охоте, без звука перетекая и подкрадываясь. Солнце рисовало его тень впереди, ветерок играл двумя перьями орла в прическе, давая рассмотреть оба и подтверждая: это идет сам старший сын вождя. Большая честь для ничтожной бледной даже стоять рядом с ним, а эта нелепая полукровка словно не знает закона, замерла без движения, не убежала, но и не упала на колени, не сгребает волосы так, чтобы он мог удобно их прихватить на темени. Не делает и иных знаков, лишь стоит и смотрит. Прямо, в упор. Не моргая, не отводя взгляда. Надо полагать, старается себя показать в наилучшем свете и заслужить бусы. Еще бы… такие глаза – чудо.
Сын вождя вгляделся, задохнулся – синее пламя чужого взора было огромно. Сердце дрогнуло – и жар разгорелся в груди, заполнил все существо, испепеляя и уничтожая нелепый, годный лишь для стариков разум.
– У-учи. – Махиг ласково улыбнулся нелепой девчонке, не умеющей себя вести, прямо-таки дикой. Он заподозрил с растущим интересом: наверняка никто еще не снисходил до нее, а это особенно занятно… – У-учи, стой смирно. Вот так. Хорошая девочка, у-учи…
Полукровка задышала часто и испуганно, неловко перехватила бронзовый, цвета кожи настоящего махига, нож. Сталь для бледных, к тому же живущих отдельными поселениями, – под полным запретом. Но и этим тупым ножом, годным лишь для удаления сорняков и рыхления, она попыталась ударить. Пришлось чуть отодвинуться. Отец много раз повторял, что злость у бледных неизбывна, она течет в их стылой подлой крови… Не зря эта кровь проступает в жилах синевой, словно метит вены изморозью зимы. Он слышал от старших, да и приятели шептались, намекая на взрослость и похваляясь вроде бы богатым опытом: женщины бледных не так хороши, как женщины истинных махигов. Но пока он слишком молод, чтобы знать решение Плачущей, и потому своего мнения не составил, сравнивая. Полукровка закусила губу и замахнулась повторно.
– Бешеная ты, что ли? – Сын вождя повысил голос, снова ощущая приступ злости к пришлым.
Вывернул тонкую руку резко, до хруста, вынул нож из ослабевших пальцев и отбросил подальше, презрительно морщась и слушая, как девушка стонет и охает. Полукровка, но боли терпеть не умеет. Значит, кровь матери оказалась в ней сильнее отцовской, страх и слабость – ее удел от рождения и до конца дней… Таким не оставляют бус. Чуть помешкав, сын вождя прихватил волосы на темени, сгибая к самой земле тонкое, даже тощее, тело. Снова поморщился. В некотором замешательстве осмотрелся. Прополка на поле почти завершена, дождь вчера шел весь день, кругом, куда ни глянь, сплошная красная грязь…
Он более не ощущал за собой правоты, эти слезы и стоны стучались в его правую душу и будили целый рой сомнений. Отец говорил: «Бледные лишены большой души, поскольку они чужие лесу. О них следует думать меньше, чем о любом олене или даже волке… Их можно убивать ради забавы». Нет, именно так отец не сказал, но были и другие, взрослые и уважаемые воины, те, кто пояснял и наставлял, объяснял и учил… Да что воины, даже сами бледные кланялись сыну вождя и твердили: «Все в этих лесах – твое!» Вот только дед по женской линии советовал жить своим умом и прислушиваться к голосу сердца, а не к трескотне глупых чужаков. Дед вздыхал и сетовал: «Нынешний вождь – и тот глуховат. Или его сердце онемело?»
Сын вождя сердито встряхнул головой и замер. Для мужчины сомнения, тем более выказываемые явно, – слабость, так учил отец. Юноша огляделся, разыскивая удобное сухое место, тем самым давая себе время унять жар, заполнивший душу, пряча сомнения за делами и простыми мыслями…
Когда был молод его дед по крови отца, в этих лесах жили иначе. Не было ни бледных, ни лошадей, ни привычки строить дома, основывая постоянные поселения, привязывая себя к месту от первого до последнего вздоха. Свобода пропитывала воздух, роднила с лесом и дарила радость… Увы, прошлого не вернуть. Бледные сожгли мосты на берег минувшего, где навсегда осталась, доступная теперь лишь в воспоминаниях уцелевших стариков, прежняя жизнь зеленого мира и населяющих его людей. Никто не звал бледных. Сами пришли, явились из-за горизонта на своих огромных кораблях, ничуть не похожих на рыбацкие лодки. И не просто поселились, но принесли войну, сделали реки красными и горячими от пролитой крови махигов и иных людей леса, степи и гор. Вступили своими обутыми ногами на лесные тропы, вытаптывая траву и разрывая дерн. Заставили стонать и вздрагивать могучие горы. Оскорбили мир, подрубая лесных старост, – самые высокие и славные деревья. И зачем? Всего лишь ради дров…