Теперь человек со шрамом смеется открыто.
– Я скажу тебе, что брать с собой, Омохиру. Дверь распахивается, запоры и петли разлетаются, и, мгновенно поворачивая голову на резкое движение и звук, человек со шрамом изумляется, почему он ничего не слышит. Совершенно ничего.
Огни в зале потушены, и ему кажется, будто он смотрит в беззвездную ночь, полную сырого липкого тумана. Рука тянет из ножен меч, но он уже слышит пугающие звуки схватки, сдавленный вопль из уст Омохиру, полный ужаса и боли. В комнате шум вихря, громкое вязкое бульканье, жуткое звериное рычание, говорящее о хватке смерти, и он с дрожью понимает, что звук исходит от Омохиру. Чтото схватило и убивает его.
Человек со шрамом выхватывает длинный кривой меч, поднимает высоко над головой, но чтото бросается на него из мрака. Словно сама ночь, полная мести и холодной неукротимой ненависти.
Меч свистит в воздухе, но ничего не встречает. Стальные пальцы хватают его за правое запястье и выкручивают. Он сопротивляется, отбивается кулаком, ногами. Поднимает колено для удара, но чтото тяжелое бьет его, разбивая коленную чашечку. Человек со шрамом всхрапывает, теряя дыхание. Вспышка боли. Левое запястье трещит, он кричит. Клинок падает на пол.
Его швыряют на постель, словно в нем нет никакого веса. Грудь сжимает, затем боль копьем проходит сквозь него, превращая внутренности в воду. Он лежит в собственной моче и дерьме, среди вони, униженный.
Кожа отделяется от плоти. Кровь колотится в висках, звуки искажаются. Сердце словно в тисках сжато, мозг сдавлен. Он не может дышать. Теряя сознание, он слышит вопрос – снова и снова, пока не вынужден ответить: ответ непроизвольно вырывается у него. Черная кровь вытекает из безвольного рта, сердце стиснуто до предела, мозг вопит об освобождении.
– Даа, – шипит голос гдето совсем рядом с ним. – Да, да, да. – Словно с другого конца света.
Под хрупкой пленкой глаз лопается пузырь. Разум вопит, заполняя вселенную. Затем кровь, словно вод; сквозь прорванную дамбу, начинает заполнять комнату, пропитывает постель, течет по полу через комнату, потоком прорывается в зал.
Часть первая
ГОРОД ЧУДЕС
ЧЕЛОВЕК С КРАСНЫМИ НОГАМИ
Мойши АннайНин проснулся под шум моря.
Довольно долго он лежал с открытыми глазами, всем существом прислушиваясь к тому, как волны тихо гладят старое дерево. Он слышал пронзительные вопли голодных чаек, и на мгновение ему показалось, что он на борту судна. Затем послышались хриплые крики портовых грузчиков, протяжный напев кубару, и Мойши понял, что он в порту Шаангсей. Ему стало сразу и грустно, и хорошо. Он любил этот город, может, даже больше, чем какойлибо другой на свете, чувствовал особенное, мощное родство с ним, хотя от своего родного дома он был далеко. И все же ему так хотелось, чтобы под ногами у него качалась палуба судна.
Одним гибким движением он поднялся на ноги, пересек широкую комнату с деревянным полом и раздвинул седзи, тянувшиеся вдоль стены, выходящей на море. Солнце, едваедва поднявшееся над горизонтом, припорошило воду золотой стружкой.
Он схватился громадной рукой за притолоку двери, выходившей на просторную веранду, тянувшуюся вдоль всего здания. Глотнул соленого влажного воздуха. Густой запах хлынул в ноздри. Он рассеянно потер широкую мускулистую грудь. «Ты вечно, море», – подумал он.
Косые лучи едва поднявшегося над окоемом солнца играли на его огромном теле. Кожа его была цвета корицы, и когда он улыбался своим широким, полногубым ртом – а это бывало часто, – на лице его белым сверкали зубы. Большие, широко расставленные глаза имели цвет дымчатого топаза – хотя в укромных уголках втихую поговаривали, словно о величайшей тайне, что в глубине их можно увидеть странную алую искру, словно отблеск пляшущего пламени. Длинный крючковатый нос казался еще более внушительным изза чудесного маленького алмаза, вживленного в смуглую кожу левого крыла носа. Густые черные волосы и окладистая бородка курчавились и блестели. В целом лицо его было средоточием чувств, увлекательной смесью отметин всяческих напастей – как от человеческой руки, так и от прочего. Это было лицо чужеземца – так говорили те в Шаангсее, кто знал, почему в нем столь сильно бросается в глаза притягательная мощь, незнакомая жителям этой части континента человека.
Мойши АннайНин потянулся, играя мускулами. Он глубоко вздохнул. Море непреодолимо тянуло его к себе, словно он был компасом, безошибочно указывающим на север. Он был лучшим штурманом в известном мире, так что его нынешнее положение действительно было несколько смешным. И все же он не видел в этом ничего забавного.
Он вернулся в комнату, широкими плавными шагами подошел к резному столику, на котором стоял здоровенный кувшин и тазик из зеленого, как море, камня. Был час баклана. Будь он на борту, в этот час он бы вновь поднялся на высокую палубу полуюта, чтобы окинуть взглядом море, ощутить волны, течение и дуновение ветра, впервые посмотреть на день. Он наклонился, полил голову холодной водой, налил ее в тазик, зачерпнул горстями, плеснул на лицо и плечи.
Он вытирался толстым коричневым полотенцем, когда услышал какоето движение позади себя, и обернулся. По лестнице, ведущей из обширной деловой части харттина, находившейся на первом этаже, поднимался Ллоуэн. Этот высокий поджарый человек с гривой серебристых волос, похожий на огромную кошку, был начальником Шаангсейского порта, заведующим погрузкой и выгрузкой всего перевозимого морем груза, смотрителем тысяч харттинов города.
Ллоуэн улыбнулся.
– Привет, Мойши, – сказал он, нарочно приветствуя его по обычаю моряков. – Рад, что ты проснулся. Там внизу тебя посланец ждет. Он приехал от регента Эрента.
Мойши свернул полотенце и начал одеваться.
– Есть новости о корабле, Ллоуэн?
– Тебе что, ни чуточки не любопытно, зачем твой приятель послал за тобой в столь ранний час?
Мойши помолчал, а затем сказал:
– Понимаешь, Ллоуэн, я – моряк. И хотя я очень люблю твой город, я слишком уже долго хожу по твердой земле. Пусть это даже земля Шаангсея, я тоскую по доброй корабельной палубе. – Мойши натянул медного цвета брюки, на них закрепил ремешками кожаные штаны, закрывающие только внешнюю часть ног. Влез в широкую рубаху ослепительно белого шелка с широкими рукавами и без ворота. Вокруг пояса обернул зеленый, как лесная листва, хлопковый кушак, за который засунул пару одинаковых кинжалов с медными рукоятями – свой отличительный знак. В последнюю очередь опоясался тонким кожаным ремнем, на котором висел меч с серебряной рукоятью в старых, исцарапанных кожаных ножнах. Алмаз в его ноздре блеснул, отражая свет.
– Терпение, друг мой, – сказал Ллоуэн. – Со времени поражения темных сил Дольмена в Кайфене более шести сезонов назад морские пути Шаангсея забиты торговыми судами. – Он пожал плечами, проведя рукой по своим серебристым волосам. – К несчастью, один из побочных продуктов мира – переизбыток людей. Все моряки, что были призваны на последнюю битву, теперь вернулись по домам. И правильно, что они предпочитают родной флаг. Тыто можешь это понять. – Он отошел в сторону, встал пол косые лучи солнца, и Мойши увидел в левом углу рта смотрителя резко очерченный страшный полукруглый шрам, поднимающийся к носу. Ноздри с этой стороны не было. – Почему ты не удовлетворишься той работой, которую я дал тебе здесь, друг мой? Что так манит тебя туда? – Он указал длинной рукой на желтые плещущие морские волны за широкой верандой харттина. – Здесь к твоим услугам все деньги, все женщины, любое общество, которое ты только пожелаешь.
Мойши отвернулся от него и встал в дверях веранды, глядя на густой лес черных мачт, на резкие линии рей, замысловатую паутину оснастки корабельной армады, нашедшей временное пристанище в гавани, забитой мешками с редкими товарами из далеких стран, сгруженными с кораблей. Очень скоро они снова поднимут паруса, оставив суету Шаангсея за кормой. Краем уха он услышал Ллоуэна:
– Я прикажу подать чай наверх. Когда будешь готов, поднимайся. Думаю, вестник подождет.
Снова оставшись наедине с собой, Мойши устремил взгляд вперед, от людного побережья к белым гребням волн, мысленно летя над ними, словно чайка среди шторма, вспоминая те давние дни и ночи на борту «Киоку», когда они плыли на юг, все время на юг, с его капитаном, Ронином, который вернулся из Аманомори уже Воином Заката. Глаза затуманились от воспоминаний об острове, покрытом пышной зеленью, о безымянном острове, ныне канувшем в бурные волны моря, о его одиноком колдовском городе каменных пирамид и богов с холодным как лед сердцем, о похожем на сон полете на спине пернатого змея высоко в небесах, во владениях солнца, чтобы опуститься на корабль, идущий в Искаиль, на его родину, когда он вместе со своим народом вернулся на континент человека, чтобы участвовать в Кайфене. Воспоминания об этом последнем дне битвы молнией вспыхнули в его памяти (когда он полз по кровавому болоту среди мертвых или умирающих воинов, когда мертвые и раненые лежали грудами – вперемешку друзья и враги, когда его одежда так отяжелела от крови, что он едва мог подняться, чтобы приветствовать великого победителя ДайСана).