– Но, Офейя…
И вдруг он увидел в ее глазах боль и осознал, какую совершил ошибку.
– Прекрасно! – вспыхнула она. – Ты прав. Это была детская глупость. Я не знаю, с чего я взяла, будто ты хотел, чтобы я поехала с тобой. – Он протянул было к ней руки, но она резко отстранилась. Сейчас она хотела только одного – ранить его словами так же больно, как он ранил ее. – Ну, скажи же это! Скажи здесь, перед всеми своими друзьями. Уверена, что они поймут. Ты не хочешь, чтобы я была с тобой. Ты никогда этого не хотел. Это все моя мать! Ты такой же, как все остальные, приходившие в наш дом. Они приходили, а потом видели ее. И всегда так – только моя мать! Почему никто не обращал внимания на меня? – Она бросилась прочь и побежала вдоль пирса Трех Бочек.
Позади нее воцарилось тяжелое молчание – словно толстое снежное покрывало внезапно погасило все звуки. Несколько секунд Мойши смотрел на Чиизаи, чувствуя себя беспомощным и одиноким. Но Чиизаи пристально изучала древесные извивы и завитки на досках настила.
Мойши откашлялся и поспешил вслед за Офейей.
Вокруг колыхался лес черных мачт, а за мачтами тяжело перекатывало волны широкое море.
Он подошел к ней и остановился рядом, не пытаясь прикоснуться, инстинктивно понимая, что сейчас она не позволит этого. Ветер, налетевший с моря, отбросил назад ее волосы, и лунный свет озарил ее лицо. В этот миг она была прекрасна как никогда – и как никогда была дочерью своей матери.
– Прости меня, – мягко сказал он. – Ты застала меня совершенно врасплох, и я…
– Да, и я всегда буду для тебя только ее тенью, – горько сказала она. – Почему бы тебе попросту не оставить меня в покое?
– Я хочу, чтобы ты поехала вместе со мной.
Она не сказала ничего. Справа от них, за «Цубасой», на пирсе Четырех Ветров, кубару затянули свою песню, сладко и печально звучавшую в ночи. Мойши не видел их в темноте, но их сильные и чистые голоса разносились над морем, сливаясь в неукротимом песнопении.
– Твоя мать очень любила тебя, Офейя. Больше, чем коголибо другого или чтолибо другое в мире.
– Она любила говорить это мне, – фыркнула Офейя. – Если постоянно повторять эти слова, они теряют всякий смысл.
– Ее жизнь без тебя была лишена смысла.
– Ты ждешь, что я поверю тебе?
– Офейя, послушай меня. Она собиралась вернуться к Хелльстурму, чтобы спасти твою жизнь. – Мойши не хотел говорить ей этого, но разве сейчас у него был выбор?
Он увидел, как на ее лине отразилось потрясение.
– Диос, нет! – вскрикнула она. Она не должна была!..
– Напротив, это было уже оговорено. И это случилось бы, если бы Сардоникс не помешала Хелльстурму. – Мойши протянул руки к Офейе. – Офейя, твоя мать никого не ненавидела так сильно, как ненавидела Хелльстурма.
– Да, в Мистрале я наконецто поняла это.
– Она очень любила тебя. – И когда он произнес это, он понял, что слова, сказанные им о Цуки, были так же правдивы в отношении его отца и его самого.
Они сомкнули объятия – как будто в первый раз, а в эго время экипаж «Цубасы» готовил корабль к отплытию.
РАССВЕТ
Эрант и Ллоуэн уже попрощались с отплывающими и теперь стояли на причале. Мойши повернулся к Чиизаи.
– Ничего не кончается, как я сказал когдато ДайСану.
– Не кончается, – согласилась она. – Я понимаю.
Они обнялись.
– Я желаю тебе удачи. Мойши.
И я тебе тоже. Во всех твоих делах.
Чиизаи поцеловала Офейю, а потом тоже сошла с корабля на причал.
Схолии были убраны, и Мойши подал знак. Матросы отдали кормовые и носовые швартовы, подняли якорь.
– Все готово, лоцман! – крикнул с середины палубы первый помощник капитана.
– Отлично! – крикнул Мойши в ответ, взбираясь по кормовому трапу на высокий полуют. – Как только выйдем из гавани, поднять парус.
– Есть! – Первый помощник повернулся и отдал несколько коротких приказов; матросы начали карабкаться вверх, на ванты.
Некоторое время у Мойши ушло на то, чтобы провести «Цубасу» через запутанный лабиринт Шаангссийской гавани. Офейя спустилась вниз, чтобы переодеться в костюм, подходящий для морского путешествия.
И вот наконец столпившиеся в гавани корабли остались позади, и Мойши услышал громкий голос первого помощника, отдающего команду, а затем – звучный резкий хлопок, когда матросы распустили подвязанные до этого паруса. Хорошая команда, подумал Мойши, поворачиваясь к рулевому и задавая ему курс:
– Зюйдзюйдвест!
– Есть!
Корабль устремился вперед, нос вздымался высоко над волнами, а за кормой оставался длинный пенистый след.
Солнце вставало изза горизонта прямо по курсу, и вокруг солнечного диска глубокая синева неба сменялась сияющей белизной. Нигде не было видно ни единой тучки, но далеко позади, у западного горизонта, над крышами быстро тающего вдали Шаангсея, виднелась бледная полная луна.
Мойши отошел от рулевого и встал у борта, радуясь тому, как послушен корабль, вдыхая запах моря и наслаждаясь ощущением господства и над кораблем, и над морем.
– Не правда ли, странно – видеть луну в это время дня? – раздался позади него женский голос, звучный, мелодичный и почти насмешливый.
Он резко обернулся, но увидел только Офейю в высоких блестящих морских сапогах и в широких матросских штанах и рубашке. Она шла к нему по палубе корабля и улыбалась. В ее глазах сверкало солнце.