Белки глаз Эспена покраснели, но слёзы перестали течь. Он вытаращено смотрел на катану в руках: ножны из дублёной кожи, что по видимому, обладали теми жевосстанавливающими свойствами, что и его старые, и великолепный клинок из закалённой стали, добытой в Великой Степи.
— Прости, брат… Я не могу свернуть с этого пути, — всхлипнул Эспен и прижал катану к себе.
— Эспен… — тихим голосом произнесла Алиса. — Нужно найти, Моди. Я всё понимаю…
— Идём, — кивнул паразит и помог встать амазонке. — Не лучшее место, чтобы сопли распускать.
Вдвоём они отправились искать Моди. Когда взошёл Кустос, лагерь погрузился в мёртвую тишину. Изредка пара встречала выживших, покалеченных людей. В центре ярмарки нашёлся Голем с кучкой уцелевших рейнджеров — обгоревших и израненных, по колено в крови своих товарищей и врагов. Паразит молча кивнул глыбе, чтобы тот помог людям, пока они ищут сына.
— О, матушка-Намина, нет… — всхлипнула Алиса, увидев знакомую белую шёрстку… вернее, те клочья, что от неё остались.
Фелуция, грозная волчица, внушавшая страх окрестному зверью наряду с Глорией, лежала, как побитый щенок. На месте изящной, неотразимой шерсти присутствовали ожоги, вплоть до костей. Из разорванного брюха вывалились внутренние органы, на месте левой задней лапы был лишь обломок обгоревшей кости, а передняя правая свисала на лоскуте мышц. По всему телу торчали наконечники копий и рукояти мечей.
Тем не менее, Белогривая Лютоволчица дорого продала свою жизнь: кругом валялись оторванные конечности и разодранные в клочья рыцари. Более того, Фелуция ещё дышала.
— Девочка моя… Как же так, — приговаривала Алиса, поглаживая её по голове, просто потому, что касание в любом другом месте причинило бы ужасную боль.
— Уф-уф! — проскулила подруга.
— Я знаю, ты рисковала, пытаясь его найти, — кивнула амазонка в ответ на взгляд слезящегося правого глаза. Из левого же, торчало сразу три стрелы.
— Ау-у!
— Больно, я знаю… Позволь помочь тебе, милая, — предложила Алиса, сомкнув глаза и сжав крепко копьё. Волчица коротко кивнула, положив голову на лапы.
Бросив прощальный взгляд, рыжеволосая воительница обошла подругу и пронзила её обнажённое сердце. В последний раз дёрнувшись, Фелуция испустила дух.
Переглянувшись с Эспеном, Алиса продолжила поиски Моди. Не найдя мальчика в лагере, паразит пришёл к неутешительному выбору: если он не погиб, то, должно быть, сбежал в лес, а если и погиб, то опознать тело будет невозможно. Мака среди выживших не нашлось и Эспен вспомнил, что его хижина полностью сгорела.
«Неужто… — задумался мечник и мотнул головой. — Пойду и проверю сам. В конце-концов, в первый раз я не присматривался».
Предложив разделиться, он отправился обратно к лавке зверолова. При свете дня, картина выглядела ещё ужасней. Поля были усеяны трупами сгоревших заживо зверей: тут были и скелеты Красноклювого Грифона, и Мечехвостого Павлина, и Железного Буйвола, и даже Смертояда — белой, ядовитой ездовой змеи.
Среди взрослых человеческих скелетов, Эспен смог опознать некоторых из помощников Мака, но главным образом его интересовали развалины сгоревшей лавки.
— Можышь ни искать, мальщишка у миня, — противный скрипучий голос раздался за спиной. Эспен бросил приподнятую деревяшку и развернулся.
На проторенной дорожке между вольерами стоял потрёпанный Смрадазуб. Весь в саже, с деревянным протезом руки и повязкой, закрывающей половину лица.
Лицо Эспена побледнело, когда он увидел то, что держал гоблин в уцелевшей руке.
— Я дал сибе абищание, што ты так проста ни атделаишся. Ты будиш страдать! Твая душа ни узнаит пакоя, я ейо уништошу! — и надменно улыбнувшись оставшимися клыками, Смрадазуб бросил под ноги паразита отрезанную голову Моди.
Жизнерадостный ребёнок, тот, кто всегда смотрел на окружающий мир через призму света, не взирая на фильтр из тьмы. Кто мечтал творить, а не разрушать. Этот рыжий комочек жизни в прифронтовой зоне…
Его лицо навсегда застыло в крике: «Мама!». Моди стал очередной жертвой жестокого Карцера — мира, родиться в котором было сродни наказанием за грехи прошлой жизни.
— И типерь, я наканец займусь табой! — произнёс Смрадазуб и бросился с двумя кинжалами на Эспена.
«Хотя есть и второй вариант: адептами становятся несчастные, которым не осталось ничего, которым не осталось ничего, коме как мстить, забирая с собой в могилу сотни причастных и непричастных…» — второй раз в жизни он вспоминал слова старого охотника, и каждый раз это происходило на руинах новой жизни, которую Эспен так стремился создать.