— Конечно, в вашем положении этого ожидать не приходится, светлейший, — сказал он, — потому что вашему преступлению стали свидетелями несколько членов суда, например священный Хонакура. — Он задумался. — Но все же интересно было бы услышать, каково их решение: одержимый демоном, самозванец или богохульник? — добавил он задумчиво.
— Я не могу ждать, — заявил Уолли. Все же, будь у него выбор, он бы согласился на еще одно изгнание — уж если этим путем он оказался здесь, то, возможно, этим же путем он выберется и обратно. Но потом из замечаний Иннулари он понял, что повторное изгнание — это большая редкость. Упрямых демонов обычно отсылают к Богине.
Стражники привели женщину. Она послушно разделась и села, заняв место рядом со слабоумным мальчиком-рабом. Это была женщина средних лет, начинающая седеть, кожа у нее была дряблая, обвисшая, но мальчик извернулся, уставился на свою соседку и в таком положении провел весь остаток дня.
Но Уолли эти проблемы уже не касались — а может быть, и никогда больше не коснутся. Он размышлял о том, что же Недомерок назвал подобием ада: Была ли это угроза, предвидение или счастливая догадка? Если определять рай как сексуальное возбуждение в паху, то ад, естественно, начался с невыносимой боли в том же месте.
Итак, первый постулат: вся эта боль реальна. Фантазией может быть секс, но не такое.
Следствие: этот мир реально существует.
Он пришел к выводу, что возможны три объяснения. Первое — у Уолли Смита энцефалит, и значит, этот Мир — сплошной бред. Но почему-то с течением времени это объяснение становилось все менее и менее убедительным.
Второе — повреждение головы у Шонсу. Он Шонсу, а Уолли Смит — это иллюзия. Он долго лежал на твердом, сыром камне, закрыв распухшие глаза, чтобы их не слепило солнце, и размышлял, но не мог убедить себя ни в чем. Его память хранила слишком много подробностей о жизни Уолли Смита. Он, например, помнил тысячи технических терминов, хотя когда он пытался их произнести, получалось какое-то хрюканье. Он помнил свое детство, друзей, учебу. Музыку. Спорт. В его памяти земная жизнь не умирала.
Оставалось только третье объяснение — реальны оба мира, и он попал не туда, куда надо.
Солнце уже заходило, когда у входа в тюрьму послышался какой-то лязг. — Время уборки! — довольным голосом провозгласил Иннулари. — И питье, светлейший, вы этого хотели.
В камеру хлынул поток воды. Перед Уолли сидели еще пятеро, и когда вода донесла до него их грязь, его стошнило. Это вызвало страшные боли в его измученных брюшных мышцах; но поток становился все сильнее, вода была относительно чистой и приятно прохладной. Остальные узники лежали в этой воде, они смеялись, поднимали брызги… и пили. Уборка два раза в день — вот единственная вода, которую можно получить в тюрьме, так его заверил Иннулари.
Суд приговаривает вас к неделе дизентерии и к двум неделям гангрены.
Ваше дело вскоре будет рассмотрено.
Когда вся вода вытекла через решетку, принесли корзину с объедками: в основном тут были заплесневелые фрукты, несколько высохших корок и обрезки мяса; Уолли бы не притронулся к этому, даже если бы все зубы у него были на месте. Когда подошла его очередь, все лучшее из корзины было уже съедено. Неделя в этой тюрьме станет смертным приговором.
Солнце скрылось быстро, как это бывает в тропиках; виолончельное гудение мух уступило место скрипкам комаров. Твердый оптимизм Иннулари тоже, казалось, пошатнулся, и он предался размышлениям. Уолли попытался навести его на разговор о вере и услышал о той же самой идее перевоплощения, о которой говорила ему рабыня.
— Конечно, это же очевидно, — говорил ему целитель; казалось, он убеждает не столько Уолли, сколько себя самого. — Река — это Богиня. Река течет от одного города к другому, так же и наши души переходят от одной жизни к другой.
— Но ты ведь не помнишь предыдущие жизни, так ведь? — Уолли был настроен скептически. — Тогда что же такое душа, если это не твой разум?
— Это совсем другое, — продолжал настаивать целитель. — Города — это жизни, а Река — это душа. Это аллегория, она указывает нам путь. Или возьмем бусины на нитке…
— О черт! — тихо сказал Уолли и прикусил язык. Город нельзя подвинуть к реке, но нитку можно развязать, перебрать бусы, а потом завязать опять. Свет угас, и небо озарилось невероятной красотой сияющих колец; луна, в сравнении с этими тонкими серебряными нитями, показалась бы не более романтичной, чем обыкновенная электрическая лампа. Он вспомнил и о сиянии водопада, который здесь называли Судилищем. Этот мир очень красив. Он плохо спал — не только из-за ран и боли. От судорог в ногах страдали все узники, и стоны слышались чаще, чем храп. Система колец, которую рабыня называла Богом Сна, оказалась хорошими часами. Вскоре после захода солнца на востоке поднялась темная тень — тень планеты, — и стала двигаться по небу. Он увидел, что к полуночи она прошла ровно половину своего пути, а к рассвету исчезла.