— Я — полубог, младшее божество, архангел — как тебе больше нравится.
Если хочешь, зови меня «господин», но мое настоящее имя тебе знать нельзя. — Он опять сел. — Мне нравится именно такое обличье, оно смешное и не напугает тебя.
Это не произвело на Уолли никакого впечатления.
— Хватит играть со мной в игры. Я бы скорее поверил в тебя, если бы ты больше походил на бога, если бы у тебя был нимб…
Он зашел слишком далеко. Мальчик рассердился.
— Как хочешь, — сказал он. — Вот тебе нимб.
Здесь и раньше было светло. Теперь же пещера засияла так ослепительно, словно в ней зажглась звезда. Мальчик так и остался мальчиком, но на мгновение просияла его божественная сила, и этого было достаточно, чтобы внушить любому из смертных низкий животный ужас.
В этом волшебном свете Уолли увидел существо, чей возраст трудно себе представить: поднимаясь из глубины времен, тех что предшествовали образованию галактик, он уходит далеко вперед, туда, где уже не различить мерцания этих кратких фейерверков; разум, коэффициент умственного развития которого исчисляется триллионами, он знает каждую мысль каждого живого существа во вселенной; силу, которая одним движением пальца способна уничтожить целую планету; благородство и чистоту, рядом с которыми человечество превращалось в звериное стадо; холодный рассудок, который ничто не в силах побороть; жалость, незнакомую людям, он знает все страдания смертных и их причины, но эти страдания неизбежны, они вызваны самой сутью человеческого существа, и поэтому их невозможно предотвратить. Потом Уолли почувствовал что-то еще — что-то, что глубже глубины и тяжелее тяжести, для чего не найти слов; то, что для смертного — лишь скука и смирение, а на самом деле это — оборотная сторона бессмертия, груз всезнания, бесконечность лежащего впереди будущего, когда ничто не может удивить и нет конца, даже когда кончится время, никогда, никогда, никогда…
Уолли обнаружил, что лежит, распростершись на камне, в страхе бормоча слова раскаяния и умоляя о милосердии, о прощении. Ноги и руки дрожали. Ему хотелось спрятаться, умереть, зарыться в землю. Он пробежал бы бегом всю дорогу обратно до тюрьмы, если бы это помогло ему избавиться от воспоминаний об увиденном величии.
Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. Когда зрение вернулось к Уолли и он смог подняться на колени, маленький мальчик сидел на том же месте, но теперь его внимание было обращено на стену сверкающего хрусталя, которая когда-то была водопадом. Повинуясь движениям его руки, глыбы отделялись и выстраивались в бесконечную решетку, которая завораживала ум многомерностью пространства. Скульптура божества… Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы голова у Уолли закружилась. Он быстро отвернулся.
— Господин! — прошептал он.
— А! — Удовлетворенно улыбаясь, костлявый мальчик повернулся к нему. Он не стал ждать извинений. — Я вижу, ты уже пришел в себя. Смотри, ты опять содрал кожу. Ну вот, теперь, когда мы разобрались с твоей душой, более или менее подлечили тело, выяснили твою философскую позицию, может быть, пора заняться делом?
— Да!
— «Да»… А дальше?..
— Да, господин, — сказал Уолли смиренно, как только мог. Боги явно не благоволят к смертным, если те наглы и самоуверенны.
Упершись локтем в коленку, мальчик взмахнул рукой, как будто собираясь начать рассказ.
— Так вот, Шонсу был очень сильным воином. Сейчас в Мире, пожалуй, нет никого сильнее, чем он, — полубог замолчал, как будто размышляя. — Возможно, есть еще один такой же. Трудно сказать, увидим. — Он хитро усмехнулся. — У Шонсу было задание, миссия. Он не сумел ее выполнить, и наказанием стала смерть.
Уолли уже открыл рот, но мальчик заговорил опять:
— Ты не должен сомневаться в справедливости богов! — Это было сказано таким голосом, что у Уолли пропало всякое желание возражать.
— Да, господин.
— Богиня хочет, чтобы ты сделал то, чего не смог сделать Шонсу.
Интересно, какие вопросы можно ему задавать?
— Господин, но почему я? Как я попал сюда и зачем? Как могу я победить там, где величайший…
Мальчик поднял руку.
— Ты ждешь объяснений? — резко сказал он. — Ты не понял даже того, что происходит в храме, не говоря уже о том, что творится здесь. Я остановил время, чтобы мы могли поговорить, но для тебя оно идет по-прежнему, и если я начну сейчас объяснять, то ты умрешь от старости, так и не выбравшись отсюда. — Он вздохнул. — Правда — это как драгоценный камень, мистер Смит, у нее множество граней. Если я покажу тебе только одну грань, будет ли тебе этого достаточно и сможешь ли ты всегда помнить, что это — только одна и что существует еще множество других?