Данное обстоятельство делало их исключительными жизнелюбами, заставляло жить со вкусом и смыслом, способствовало в конечном счете их АКТИВНОСТИ, невиданной доселе национальной ПОТЕНЦИИ. Безысходность Тартара учила их — carpe diem [167]. И они ловили.
Сыны Эллады развивали бешеную деятельность, покоряя моря и основывая новые города. Эллин становился корсаром, завоевателем, первопроходцем. Он свершал множество подвигов и все ради того, чтобы прослыть героем и быть допущенным на Олимп. Во всей мировой истории античные эллины были, пожалуй, самым предприимчивым народом. В какой-то мере с ними могли сравниться лишь евреи и испано-португальцы времен американской конкисты. Но первые проявляли подобную активность вынужденно, будучи вытеснены с родной земли завоевателями-иноверцами, вторых толкала за море неуемная жажда золота. Сыны Эллады отправлялись в неизведанное не за желтым металлом и не из желания сохранить веру предков. Они искали случая совершить нечто такое, что будет признано подвигом и позволит им избегнуть неотвратимой смерти путем обретения бессмертия.
Должно быть, здесь сыграла роль и подсознательная тяга человечества к совершенству. Человек далек от идеала, однако далеки от него и боги. Так, быть может, человек в состоянии вознестись до бога, стать БОГОЧЕЛОВЕКОМ. Эта мысль навязчиво преследовала эллинов, тем более, что традиция свидетельствовала об осуществимости подобной мечты. Ведь стали богоравными не только герои, рожденные от Олимпийцев (Геракл, Тесей, Менелай), но и Тидей, имевший смертных родителей. А значит, любой может уподобиться богам и пировать вместе с ними на Олимпе. Подобная надежда толкала эллинов на свершение героических поступков, наполняла их потенцией, равной которой не обладал ни один другой народ.
Этим двум причинам: отсутствию рая и стремлением к богочеловечеству Эллада обязана появлением многих тысяч отважных моряков и воинов, пускавшихся в отчаянные авантюры и основывавших колонии в диких неизведанных землях. И моря заполонили многие тысячи парусов.
Но шли века. У эллинов возрастал теологический скептицизм. Они подвергали сомнению существование богов, а значит и безальтернативность Тартара как загробной жизни. Здесь, очевидно, играет роль извечная мечта человека жить бесконечно долго. Возникают «ереси», схожие с более поздним буддийским учением. Наиболее яркий пример тому — Эмпедокл с его тысячью перерождений, чья философия продумана настолько тщательно, что поневоле задаешься вопросом: а не носила ли какая-нибудь сороковая по счету ипостась Эмпедокла имя Будда. Однако все же в этом учении чувствуется определенный налет Востока, чуждый политеистической Элладе. Кроме того, от подобных «ересей» веяло поэзией натурфилософов, а эллинская мысль вступила в фазу четких, близких к догмату концепций Платона и Аристотеля.
По мере того как эллины теряли свою религиозную чистоту, все более возникала нужда в утешении слабых — в рае, надежде на то, что уж если не тело, то по крайней мере душа не исчезнет безвозвратно. Мудрый старается оставить о себе добрую память, глупец ищет утешения в сказке об обиталище души, где она будет пребывать после смерти. И тогда возникает легенда об Элизиуме или Островах Блаженных. Эта легенда существовала и раньше, о ней упоминает еще Гесиод. Но прежде Острова Блаженных были местом обитания героев, из числа самых великих, которым в силу их небожественного происхождения не нашлось места на Олимпе. Со временем традиция начинает помещать в это «райское» место всех праведников. Неизведанный мир был велик и Острова блаженных было нетрудно разместить за Геркулесовыми столпами. Идеальный мир, схожий с Атлантидой Платона. И вновь вопрос — Платон ли срисовывал свою Атлантиду с Островов Блаженных или же древние мифографы придали эллинскому раю черты смутнопамятной, канувшей в Лету империи?
С тех пор, как эллины уверовали в существование спасительного рая, пришел конец эллинской ПОТЕНЦИИ. Эллада была поглощена Римом, верившим не в сказку о загробной жизни, а лишь в гражданскую доблесть и меч. Сами римляне, к слову, сойдут с арены истории, когда уверуют в христианский рай.
Какое влияние оказывала МИФОРЕЛИГИЯ на становление эллинской государственности?
Политеизм в целом не препятствует становлению единого национального государства. Это характерно для случая, когда создание пантеона идет попутно с национально-государственным оформлением. Так было в Египте.
В Элладе этот процесс шел иначе. Эллины легко воспринимали новых богов и поклонялись всем им сразу, но при этом предпочтение отдавалось богу-эпониму [168]. Разделенная горными хребтами и местными культами, Эллада так и не оформилась в единое государство, и до поглощения Римом представляла огромное множество полисов, объединяющихся время от времени в непрочные политические образования.
МИФОРЕЛИГИЯ при всем своем жизнелюбии не смогла создать стержня, объединяющего нацию. Коринфянин чувствовал себя прежде всего коринфянином, аргосец — аргосцем, афинянин — афинянином. И лишь потом они чувствовали себя эллинами. Подобная национальная раздробленность была в истории любого народа, но у древних эллинов она была перманентной. Поразительно, что именно на эти века приходится расцвет эллинской культуры!
МИФОРЕЛИГИЯ отличается веротерпимостью. Пожалуй, невозможно привести хотя бы один пример того, чтобы эллины по религиозным мотивам сокрушали храмы иных божеств. Напротив, они очень легко идентифицировали иноземных богов со своими. Так Геродот без колебания отождествляет с Зевсом и скифского Папия, и египетского Аммона, с Афродитой — малоазийскую Кибелу и египетскую Гатор, с Аполлоном — скифского Гойтосира, Некоторые боги, к примеру Дионис, вообще позаимствованы эллинами у других народов, но они вписались в МИФОРЕЛИГИЮ столь естественно, словно присутствовали в ней изначально.
Любая вера, не исключая даже самую пассивную — христианскую, содержит в себе некое наступательное начало. В моноверах это начало жестокое, насильственное, — сила, исходящая от бога, — у эллинов оно творческое. Эллин может убивать, жечь и грабить, но он не вправе насиловать сознание, привнося в него свои идеалы. Эллины отправлялись в поход не с шестиконечной звездой, крестом или полумесяцем, они несли с собой гармонию Аполлона, вино Диониса и красоту Афродиты. Они признавали рабство, но лишь физическое — над телом, а не над сознанием. Рабы эллинов могли поклоняться кому угодно и не терпели за это никакой кары. Как и не имели никакой выгоды, если отрекались, скажем, от Мардука и начинали поклоняться Зевсу.
МИФОРЕЛИГИЯ сделала эллина предприимчивым к миру, она же сделала мир восприимчивым к эллинистической культуре. Мир чрезвычайно легко принимал эллинских богов и с удовольствием поклонялся им. Эти боги были близки человеку, они помогали избавиться от страха перед сверхъестественным, который присутствует в любой восточной монорелигии. Бог превратился из господина в друга и покровителя. Друга, возливая которому из чаши, ты пьешь вместе с ним; пьешь вино, а не кровь.
Однако при всей своей человечности — имеется в виду близость к человеку — МИФОРЕЛИГИЯ порой была очень жестокой. Несоблюдение религиозных норм, как-то осквернение храма пролитием крови ищущих покровительства у божества (случай с Алкмеонидами) [169], разрушение священных изображений (Алкивиад), несовершение погребального обряда (Аргинузские острова) каралось не менее строго, чем нарушение христианских догматов в эпоху инквизиции, магометанских норм в период правления халифов или иудаистских при великих царях.
Чем объяснить эту жестокость — отголосками архаического прошлого или проявлением религиозного догматизма? Думается, таким образом эллины пытались предотвратить начавшееся разложение общества. Не в силах удержать человека в рамках общественной морали они пытались заменить ее строгим соблюдением религиозных канонов.
169
Алкмеониды — афинский род, ведший свою родословную от Алкмеона; принадлежавший к роду Алкмеонидов архонт Мегакл приказал истребить участников заговора Килона, искавших спасение у алтарей богов; за это весь род Алкмеонидов был проклят и изгнан из Афин.