Наверное, она и была мечтой. Она ушла в сиреневый туман и я забыл о ней, А затем я встретил девушку. Девушку с голубыми волосами и знакомой улыбкой. Мужчины бросали ей под ноги цветы, а она ступала по их согбенным спинам. И ноздри ее раздувались. Чуть-чуть, чтобы не портить прелести лица.
Обожание обтекало ее елеем. Елей брызгал в устремленные на нее чистые взгляды и делал их масляными. А она улыбалась, радостно и с превосходством, заставляя взгляды опускаться в землю.
Ее любили, ее обожали. Как игрушку. Ибо настоящая любовь требует ответной улыбки. Живой, человеческой. И теплых волос. Желто-рыжих. А ее волосы были подобны льду.
Поэты слагали ей песни, она замораживала их своей холодной улыбкой, и они падали к ее ногам звездными бриллиантами. А она нанизывала их на свое платье. Платье ледяной принцессы!
Художники рисовали ее портреты, и она холодно глядела с полотен, и дети плакали, видя ее ледяную улыбку.
Восторженные дарили ей свои сердца. Ее дыхание превращало их в ледышки. Нет, она не носила эти холодные кристаллы под своей юбкой, подобно прекрасной Марго — наш век не признает китовый ус; она приковывала их к стальной цепи и восторженные становились ее глашатаями. И верили, что срывали ответный поцелуй с ее уст.
Она не дарила свою ночь. Никому. Даже за жизнь. Даже за смерть. Она считала недостойным размениваться на подобные мелочи. Что значит жизнь по сравнению с ее красотой. Мгновение и вечность. Мгновение не стоит вечности. Так думала она.
Было лето. Была зима. И снова было лето.
И однажды она встретила его. Он не был красив. Он не обладал фигурой атлета. Ее взгляд скользнул по нему и прошел мимо. Мимо… Но вдруг вернулся. Она увидела в нем то, чего не видела в других. Она не увидела в нем привычного обожания. Его серые глаза были умны, а губы презрительно кривились. О, сколько подобных губ она перевидела! О, эти демонические красавцы с нарочито меланхоличным взглядом и скепсисом губ, будто бы внимавших не одному веку. Их хватало на мгновенье. И по прошествии его они обмазывали ее взглядами, а губы нервно облизывались воспаленным языком.
Она посмотрела на него, требуя: ну-ка, сдайся! Ну-ка, раздень меня взглядом!
Он лишь жестко улыбнулся в ответ.
Ее глаза замутились, обиженные: как, неужели я не нравлюсь тебе?
— А почему ты должна мне нравиться? — скривились в ответ губы.
Она умоляла: ну упади у моих ног и я подарю тебе все, что захочешь: власть, богатство, славу… Я, наконец, подарю тебе мою любовь! — Как трудно выговорить эти слова. Она никогда не говорила их. Их говорили ей другие.
— Твою любовь? — засмеялся он. — Я не люблю пластмассовых цветов. Они хороши лишь в венках. Но даже в гроб кладут лишь живые цветы, ибо и мертвому нужно живое.
— Пойдем со мной в мой замок, — попросила она.
— Я не люблю холод. Я не хочу жить в ледяном замке. Прощай, меня ждет море.
И он ушел.
И она пошла за ним.
Она ушла за ним от всего: от славы, от обожателей, от дворцов, от экипажей; она ушла от своего мира. Ушла ради того, чтобы увидеть похотливую улыбку на его лице, и восторжествовать.
Они поселились на берегу моря. Она готовила ему обед и стирала белье. Ей было тяжело, но красота ее не уходила. Она оставалась прежней. Ей надо было быть во всеоружии.
А вечерами они говорили.
Ее самолюбие страдало, она пыталась понять, почему он равнодушен к ней.
Она жаждала его ответа, подобно сфинксу.
— Почему?
Он пожимал плечами:
— Не знаю.
— Но ведь я красива?
— Да, весьма.
— Нет, но я красивее всех женщин в мире?
— Возможно.
— Неужели я не привлекаю тебя?
— Нет, в тебе нет того, что я больше всего ценю в женщине. В тебе нет изюминки.
— А что это такое, изюминка?
— Я не знаю. У одной изюминкой может быть улыбка, у другой — глаза, у третьей — движение руки… Это то, за что мы любим женщин.
— А красота?
— Она статична. Она хороша лишь для статуй. Или королев. Но не для той, которую должно любить.
— Но неужели нельзя любить королев?
— Нет, их корона ослепляет, а бархат платья заковывает фигуру статуей.
Она молила его:
— Найди во мне то, что ищешь!
А он смеялся:
— Я не нахожу в тебе ничего такого.
И она засмеялась. Горько. Впервые. Как обманутая женщина. И странный огонек мелькнул в его глазах. А губы холодно кривились.
— Я словно влюбленная кошка, — призналась она. Он пожал плечами. — Полюби меня.
Он взял ее. Но без блеска в глазах, без той дрожи, которая пенит кровь.
У них были дети. Двое: мальчик и девочка. И дети стали большими. Однажды он спросил ее:
— В чем ты видишь смысл своей жизни?
— В любви к тебе, — как само собой разумеющееся ответила она. — А ты?
— Знаешь, а ведь когда-то давно я любил девушку. Любил до безумия. Она являлась ко мне во всех моих снах. Она грезилась мне наяву.
— Она бросила тебя?
— Подожди. Я знал, что она неспособна любить. Я был горд, я не хотел ползать у ее ног, и я заставил себя казаться равнодушным. — Она молчала. — Я был холоден и скептичен. Мои чувства отдали свою силу моему уму. И сила их была такова, что моя мысль превзошла все, бывшее когда-либо на этом свете. Но мое сердце стало холодным. Я добился чего хотел. Она стала моей. Она бросила все ради меня. Но в этой борьбе я потерял главное — свою любовь. Я не способен любить. Я люблю не сердцем, а разумом.
Она молчала. И он спросил:
— Ты бросишь меня?
Вместо ответа она погладила его волосы. Счастлив человек, дарящий свою любовь. Она любила безмерно. Она улыбнулась своему отражению в матовом мире зеркала. Нежная рука стерла крохотную морщинку с прекрасного лба. Она спросила:
— Так есть ли во мне изюминка?
Он не ответил, но она поняла.
«Есть. В твоей любви».
Банально, но, увы, они умерли в один день.
4. Тени мертвого города
Устранившись мира, не прикасайся к нему; ибо страсти удобно опять возвращаются.
Как и обещал хозяин, купец Раммера, в назначенном месте Ардета ждала лодка. Точно у трех причудливо сросшихся пальм, что виднелись неподалеку от дороги. Дороги в никуда.
Когда-то, сотни лет назад, здесь был мост, соединивший берега бурной реки. Время подточило каменные опоры, настил из тиковых бревен рухнул в воду, а ветер довершил разрушение. И теперь дорога обрывалась в речной бездне.
Путаясь в стеблях осоки, Ардет спустился к воде. Угрюмый косматый лодочник молча указал ему на носовую банку. Как только финикиец сел, тот опустил в воду весло и начал грести. Он намеревался причалить у остатков быка исчезнувшего моста, поэтому ему приходилось грести против течения.
— Как поживает твоя семья? — спросил финикиец, когда молчание стало невыносимым.
Лодочник не ответил. Но Ардет не отчаялся.
— Как тебя зовут?
— Хумут-Табал! — буркнул лодочник [13].
Ардет вздрогнул. Мрачная внешность собеседника вполне соответствовала шутке. Разговаривать сразу расхотелось.
Наконец лодка причалила к берегу. Лодочник молча ткнул рукой, указывая куда надо идти. Но в его подсказках не было нужды. С приречного холма город был как на ладони.
То был печально известный Дур-Шаррукин, некогда столица могущественного государства, а теперь обиталище призраков и злых демонов. Основанный некогда великим ассирийским царем Саргоном, вскоре после смерти владыки город был брошен жителями. Время не пощадило его, но, даже и спустя столетие, город производил величавое, а, точнее говоря, величаво-жуткое впечатление.
Безвестный ассирийский Гипподам [14]спланировал его со свойственной всему ассирийскому четкостью. Город представлял собой правильный четырехугольник. С востока в него была врезана цитадель — огромная, мощно укрепленная платформа, на которой находились царский дворец и храмы. Раммера предупредил Ардета, что нужный человек будет ждать его в верхней зале зиккурата [15], что высился на западной оконечности платформы. Проверив, легко ли выходит из ножен кривой меч, финикиец направился к городу.
13
Хумут-Табал — в шумеро-аккадской мифологии демон, перевозящий души мертвых через «реку, которая отделяет от людей» — границу между миром живых и миром мертвых.