— О чем я должен рассказать?
— Ну хотя бы о том, что Гидарн замышлял против великого владыки. Кто его помощники? Какую роль в этом деле играешь ты? Ведь со слов Мегабиза можно подумать, что ты возглавляешь заговор.
— Мерзавец! — выдавил Кобос.
— Именно, — согласился Дитрав.
Евнух вытер подрагивающей рукой пот с жирных щек и начал свою исповедь.
— Главная роль принадлежит Гидарну. Он и Мегабиз замыслили убить великого царя и посадить на престол одного из царевичей. Помогают им в этом деле Артафрен, сын Гидарна Сисамн, а также Фарандат и еще многие вельможи, имен которых я не знаю.
— А Дарий? Он замешан?
— Не знаю.
— Допустим. Вот теперь я вижу, ты честен. Что должен был делать ты?
— Евнухам, которые охраняют царя, велено слушаться приказов Гидарна.
Дитрав задумчиво забарабанил двумя пальцами правой, изуродованной руки по подлокотнику кресла.
— Понятно. Как вы намеревались избавиться от царя?
Евнух рухнул на колени и пополз к Дитраву.
— Только не я, сиятельный начальник первой тысячи! Они заставили меня! Я не желаю зла владыке. Я уговаривал их сохранить ему жизнь и содержать под стражей в одном из отдаленных поместий. Но они хотят убить его!
— Все правильно.
Услышав эти слова, Кобос удивленно уставился на Дитрава, и тот поспешил поправиться.
— Все правильно в смысле — я так и предполагал. Когда?
— Что когда?
— Когда вы собирались напасть на великого царя?
— Не знаю! Клянусь здоровьем матери, не знаю!
Дитрав расхохотался.
— Ты б еще поклялся здоровьем детей! Иди сюда!
— Пощадите меня, великий начальник первой тысячи!
Кобос распростерся ниц, из глаз его текли слезы.
— Ладно, не хнычь! — велел Дитрав. — Сиди здесь и никуда не уходи. Я доложу царю, что ты донес мне по собственной воле. Твоя глупая голова уцелеет, особенно если ты скажешь, что присоединился к заговорщикам лишь для того, чтобы выведать их планы. Понял?
— Да, милосердный начальник первой тысячи!
— И еще одно. Ты всегда должен помнить о том, что здорово обязан мне.
— Я помню, сиятельный Дитрав!
Евнух подполз к бессмертному и стал тыкать мокрыми губами в его ладонь. Дитрав брезгливо отдернул руку.
— Сиди здесь и никуда не высовывайся!
Оставив хнычущего Кобоса в одиночестве, Дитрав покинул комнату с намерением направиться к хазарапату. Однако бессмертному не пришлось сделать и десяти шагов, как путь ему преградил какой-то человек. Невысокий и коренастый, он был облачен в белую, порядком замызганную хламиду, а в руке держал деревянную трость. Лицо человека было неведомо Дитраву, но во всем облике: фигуре, резко очерченном контуре скул, глазах, узловатых сильных пальцах проглядывалось неуловимо знакомое, но пришедшее откуда-то издалека — за многие сотни парасангов или вереницу лет. Человек молча взирал на Дитрава, не выказывая враждебности, но в его взгляде было нечто такое, что заставило вельможу взяться за эфес меча. Серебристая полоска наполовину выползла из ножен, и только тогда Дитрав спросил:
— Я знаю тебя?
— Конечно, — ответил человек.
Блеснуло острие — и один из говоривших, всхрипнув, осел по стене вниз. На серых плитах разлилось яркое пятно крови.
Кобос слышал неясные звуки стремительной схватки, слышал как упало тело, но не осмелился оставить комнату. Близкий к обмороку, он сидел на полу, обнимая побелевшими руками кресло, словно оно могло спасти ему жизнь. Таким его и увидел вернувшийся Дитрав. В руке вельможи блестело окровавленное лезвие, узрев которое Кобос вскрикнул и спрятал голову под стул.
— Не визжи, толстяк! — обнажив зубы в ухмылке, проговорил Дитрав. — Я не причиню тебе вреда. Сиди здесь и не высовывайся. А это, — бессмертный бросил на пол полураздетое окровавленное тело, — пусть полежит у тебя. Не возражаешь?
Евнух затряс головой и пробормотал что-то нечленораздельное. Вновь засмеявшись, Дитрав убрал клинок в узкое лоно ножен.
— К тому же вы, кажется, знакомы!
Бессмертный толкнул ногой голову мертвеца, та дернулась, обратив синеющее лицо к Кобосу. Евнух издал ужасный крик и в тот же миг умер.
— Паршивое сердце, — констатировал Дитрав. Повесив меч через плечо, он взял в руку деревянную палку, на которую прежде опирался коренастый человек, и неторопливо, уверенным шагом двинулся туда, где начинались царские покои и где должен был разыграться финал фарса, именуемого человеческой жизнью.
День был ветрен, и корабли искали убежища в гаванях. В портовом кабачке Миунта за грязным, заваленным рыбьими головами и огрызками фруктов столиком сидели двое, чьи имена некогда были очень хорошо известны в этих и не только в этих краях.
Одного из них, с лицом, пересеченным несколькими старыми рваными шрамами, боялись все навархи, когда-либо плававшие во Фракийском, Эгейском, Финикийском и Кемтском морях. За свою жизнь этот человек захватил и пустил на дно бессчетное множество судов, доверху набив спрятанные в киликийских горах сундуки звонкой серебряной монетой и мешочками с золотым песком. Родители дали ему имя Сиеннесий, но большинство знали его как Белого Тигра, самого жестокого и отчаянного пирата из тех, что жили когда-либо на этом свете. В былые времена Сиеннесий командовал целыми эскадрами судов; случалось, под его началом собиралось до сотни парусов, и тогда не было спасения от пиратской армады. Однако в последние годы афинская талассократия подорвала могущество киликийских пиратов. В непрерывных стычках погибли многие сотоварищи Сиеннесия, а сам он вернулся к тому, с чего начинал. Как и тридцать лет назад под его началом была одна-единственная эпактрида, стремительно растворяющаяся в морской дали при появлении эллинских триер.
История жизни человека, сидевшего напротив Белого Тигра, была еще более причудлива. Рок вознес его на самый верх, дав власть, равную власти самых могущественных государей, а затем со всего маху швырнул вниз. Кто не знал раньше имени Фемистокла, разгромившего парсийский флот при Саламине? Кто бы теперь смог признать Фемистокла в этом седом, с бедной аккуратностью одетом старике? И Сиеннесий не признал, если б сам Фемистокл не окликнул его на пристани, напомнив, что некогда они встречались при дворе Ксеркса. А еще раньше судьба сводила их при Артемиссии и Саламине, но тогда они не знали друг друга.
— Судьба! Судьба — странная штука! — говорил Фемистокл, прихлебывая кисловатое лидийское винцо, какое им подали с соленой жирной рыбкой, привезенной из Понта. — Она возносит высоко лишь для того, чтобы побольнее ударить о землю. Сколько великих имен: Мильтиад, Солон, Павсаний. Как высоко они взлетали и падали, разбиваясь о скалы. Судьба подлавливает человека в минуты величия, когда ему уже кажется, что он достиг таких вершин, где рок не властен над ним. И тогда судьба напоминает о себе, делая из героя предателя и изгнанника.
Сиеннесий кивнул и налил себе еще вина. Кому как не киликийцу судить об ударах судьбы.
— У меня было восемьдесят кораблей, а сейчас лишь остался один, — заметил он, обсасывая сочную голову рыбешки.
— Что такое восемьдесят пиратских посудин! — хмельно воскликнул Фемистокл. — У меня было двести триер, десять тысяч гоплитов, тысяча отборных всадников! В моем распоряжении была огромная казна в четыреста талантов и гостеприимно распахнутые сундуки сотни государств! Все они дрожали при одном упоминании моего имени. И все рухнуло в один миг. Зависть — вот что движет миром. Они завидовали великому Фемистоклу и мне пришлось уйти…
— Кто они?
— Кто? Сорок тысяч афинских граждан. Каждому хотелось быть Фемистоклом, но никто не понимал, сколько крови и пота мне пришлось пролить ради этого, сколько красивых слов пришлось бросить на алтарь людской глупости. Они изгнали меня, обвинив во мздоимстве.
— И много брал? — забыв о вине, Белый Тигр с жадным любопытством посмотрел на эллина. Фемистокл не стал лицемерить.
— По-всякому. Бывало и много. Но никогда — во вред Афинам. Ни разу деньги не подтолкнули меня к деяниям, способным навредить родной державе. Ни разу! О, горькая судьба изгнанника! — Фемистокл ударил чашей о стол, расплескав вино. — Я искал спасения в Аргосе, они преследовали меня и там. Мне не было покоя ни на Керкире, ни в Эпирских владениях. Подстрекаемые спартиатами и афинянами амфиктионы искали меня повсюду. Что было делать? И тогда я решил просить убежища у своих врагов, которых бил в бесчисленных сражениях — у парсов.