— Кто вы? — спросил царь. Стоявший рядом с ним переводчик-эллин задал тот же вопрос на фарси.
Один из парсов, дородный старик с выкрашенной хною бородой, подполз к ногам Александра и быстро заговорил. Эллин перевел.
— Он один из дворцовых евнухов по имени Фарпорт, а остальные — слуги Дария.
— Почему они не встречают нас?! — резко бросил царь.
Переводчик залопотал на варварском языке, после чего старик принялся биться головой об пол и что-то причитать, вызвав усмешку эллина.
— Он говорит, что начальник дворца и все его помощники сбежали, а сам он не осмелился представить свою ничтожную персону взору непобедимого царя Македонии.
— Скажи ему, что владыка Азии назначает его начальником дворца. Он должен навести здесь порядок и приготовить все для пира. А сейчас пусть даст нам поесть!
Узнав, что желает царь Александр, перс оживился. Высокая милость, сказанная царем, обрадовала его. Ударившись еще несколько раз головой об пол, евнух быстро забормотал.
— Рыжебородый говорит, что все будет сделано и просит царя и его слуг проследовать за ним в царские покои, где для них накроют достойный царского величества стол.
Проголодавшиеся гетайры радостно загалдели. Александр велел:
— Пусть ведет! Птолемей! — Телохранитель предстал перед царем. — В этом городе нас плохо приняли. Доведи до сведения таксиархов [264], что я отдаю город на три дня в полное распоряжение воинов. Пусть отдыхают и веселятся. Золото, вино, женщины — все принадлежит им!
Птолемей кивнул головой и убежал, а Александр и его соратники проследовали за свежеиспеченным начальником дворца, который привел их в залу, где прежде трапезничали парсийские цари.
Трапеза была приготовлена с поразительной быстротой и отличалась варварским великолепием. Македоняне жадно поглощали пищу, запивая ее неразбавленным вином. Все шумели, смеялись и произносили громогласные здравницы. Время от времени входили командиры ил [265]и таксисов [266], тут же занимавшие место за столом и присоединявшиеся к трапезе. Дворцовые слуги с изумлением взирали на крикливых македонских вельмож, своим поведением столь несхожих со степенными парсийскими сановниками. Трапеза уже близилась к концу, когда вошедший Птолемей что-то прошептал царю на ухо. Александр выслушал телохранителя и тут же вышел. Вслед ему звучал хохот, от которого царь недовольно поморщился. Это Птолемей объявил причину, заставившую царя оставить стол.
Причиной была женщина, единственная женщина, сумевшая привлечь внимание Александра. Она была афинянкой и звали ее Таис.
О Таис дошло немного сведений. Известно лишь, что она была самой знаменитой афинской гетерой, как и самой дорогой; одна ночь любви ее стоила целое состояние. Известно, что она была подругой многих великих эллинов: философов, поэтов, демагогов, полководцев. Известно, что она была одной из образованнейших женщин Эллады. И главное — она считалась самой красивой женщиной своего времени.
И была ей.
Бывает, женщина кажется красивой оттого, что считается таковой. Клеопатру, дурнушку, пленившую двух триумвиров экзотикой неведомого Востока, считали неотразимой красавицей, и она сама поверила в это, заставив поверить в то же и нас, далеких потомков.
Но красота Таис не была надуманной, она была настоящей. Вообразите золотокожую красавицу с изящным, словно у праксителевой Афродиты носиком и подобными лепесткам левантийской розы губками, то и дело приоткрывающими изумительные черточки ровных жемчужных зубов. Безупречный овал лица обрамляли локоны светло-желтоватых, с легкой рыжинкой волос, волной ниспадающих на хрупкие плечи и ниже — до изящной волнующей талии. Фигура Таис была столь великолепна, что при взгляде на ее точеные ножки и высокую нежную грудь у мужчин перехватывало дыхание. Но самым прекрасным были глаза — бездонные родники, наполненные самой чистой в мире водой, искрящиеся, переливающиеся, ликующие, смеющиеся; темно-синие, штормовые перед грозой и наполненные апельсиновым цветом в мгновения радости. Эти глаза манили, завораживали, пленили. От этих глаз невозможно было отвести взор.
Так случилось и с Александром. Великий полководец смотрел в глаза Таис и не мог вырваться из их сладкого плена. Тогда девушка опустила глаза и тихо засмеялась. Помотав головой, царь перевел взгляд левее изящной головки афинянки.
— Ты единственный неприятель, какому я смог бы проиграть битву, — признался он.
Таис продолжала улыбаться.
— Разве я неприятель?
— Нет… Я… — Царь македонян, бесстрашно смотревший в глаза мириадам врагов, неожиданно смутился. — Ты…
— Твои воины разоряют город.
— Да. — Александр обрел дар речи. — Парсы негостеприимно встретили нас. Я научу их быть радушными.
— Они пытаются разгромить храм Ахурамазды, — продолжала Таис. — Я только что оттуда. Жрецы затворили ворота и собираются защищать священный огонь. Если македоняне потушат его, Персида, Мидия и Ариана поднимутся против тебя. И это будет уже война не за царский престол, а война за поруганные святыни. Это будет война на полное истребление. Ты, конечно, перебьешь этих людей, но половина македонской армии поляжет на обезлюдевших пространствах Азии.
Таис хотела прибавить еще что-то, но Александр уже все понял. То, о чем говорила гетера, было более, чем серьезно. И македонянин решил:
— Мне, конечно, стоило б проучить этих магов за поругание эллинских святынь, но ты права — в этом деле нельзя переступать известную грань. Я сейчас же кликну гетайров и освобожу этот храм. А вечером я приглашаю тебя к царскому столу.
Царь взглянул на Таллию, словно спрашивая: ты довольна? Девушка склонила голову, благодаря, и тут же прибавила:
— Если царь не против, я хотела бы пойти с ним.
— Царь не против. Обожди меня здесь.
Полы багряного плаща разлетелись по воздуху, Александр стремительно удалился в обеденную залу…
Вскоре группа гетайров во главе с царем и Таис уже стояла у восточного храма Ахурамазды, главного святилища Парсы. Здесь собралось несколько сот воинов, предпринимавших отчаянные попытки проникнуть сквозь храмовые ворота. Среди буянов было немало педзэтайров, несколько гипаспистов, но в большинстве своем сюда сбежались эллинские наемники, алчущие золота, которое по их мнению хранилось в храме.
Представ перед возбужденными воинами, Александр потребовал, чтобы они немедленно покинули храмовую площадь. Окружившие царя гетайры выразительно взялись за рукояти мечей. Воины были пьяны, и от них можно было ожидать чего угодно. Однако даже во хмелю они не осмелились возразить своему непобедимому царю, которого боготворили. Немного погудев, толпа растеклась по близлежащим улочкам, вламываясь в дома в поисках женщин, золота и вина. Александр положил руку на плечо стоящей рядом Таис.
— Они ушли. Ты довольна?
Повернув свою чудесную головку, афинянка взглянула на царя. Она была много ниже и оттого выглядела хрупкой и трогательно-беззащитной, В глазах девушки плескалась синева великоморья.
— Почти. Но теперь они пошли убивать и насиловать.
— Таков удел этого города. Парса — город-трутень, гнойник на теле Азии. Она не производит, а лишь пожирает произведенные другими богатства. Ее удел — умереть, угаснуть, превратиться в пустынную пыль!
— Однако, ты жесток.
Подобное признание скорей польстило Александру, легкая улыбка тронула его белые губы. Однако царь решился возразить, заботясь о том, чтоб его слова были эффектны.
— Не более, чем моя эпоха.
Заметив, что гетайры прислушиваются к их разговору, Александр спросил:
— Ты будешь сопровождать меня во дворец?
Афинянка отрицающе качнула головой.
— Нет, я хочу побывать в храме.
— Тогда я пойду с тобой, — решил македонянин.
Он подошел к воротам храма и постучал в них кулаком.
— Открывайте! Царь Азии хочет осмотреть храм.