— Это тебе. Подарок.
Юноша рассеянно посмотрел на безделушку. Еще вчера подобная вещица привела бы его в восторг, но сегодня он остался равнодушен.
— Спасибо. Очень красивая застежка.
Не в силах больше сдерживать себя, горшечник заключил Педарита в объятия и жарко поцеловал его в уста. Его ласки были в этот день неистовы, Педарит же, напротив, оставался прохладен. Когда пресытившись любовью, они облачались в хитоны, он сказал своему любовнику:
— Я хочу, чтобы ты знал — это наша последняя встреча.
— Почему? — изумился Лиофар.
— Я охладел к тебе. Нам надо подобрать себе новых партнеров.
— Ты уже, кажется, себе подобрал… — протянул горшечник, вспоминая волевое лицо абдерита.
— Ты о Клеодуле? Да, он мне нравится, и я наверно соглашусь стать его возлюбленным.
— Так, значит, вот о каком предложении шла речь?
Юноша лениво усмехнулся.
— Ты пойми, Лиофар, — он положил руку на бедро любовника, — ты не можешь содержать меня достойно, а он богат и с ним я не буду знать никаких лишений. Смотри, что он подарил мне сегодня.
Педарит продемонстрировал перстень с изумрудным цветком удивительно изящной работы.
— Ты ведь не можешь делать мне таких подарков.
— Не могу, — согласился горшечник.
— Поэтому я и ухожу к нему. Ты сам говорил, нужно наслаждаться жизнью, пока молод.
С этими словами Педарит поднялся и пошел прочь. Ошеломленный горшечник остался сидеть на примятой траве. Он смотрел на мутную реку, а потом заплакал.
Отвергнутая любовь вселяет в сердце печаль.
Их встречу нельзя было назвать теплой. Слишком многое лежало между ними. Но сейчас каждый из них был нужен родине и это заставило прежде непримиримых противников сесть за одну сторону стола. Что они и сделали, отвесив взаимный поклон.
Очень легко поссориться, неимоверно трудно помириться. Друзья их понимали это и потому взяли на себя роль посредников. Они не спорили — для споров не было времени — и оба без возражений явились на обед в пританей [77].
Теперь они сидели рядом, ловя на себе косые взгляды окружающих. Но они не хотели дать толков к пересудам. Одинаково не доев мясо с миндалевой подливой, оба встали со своих мест и вышли.
По-прежнему не говоря ни слова, они пересекли город, миновали городские ворота и направились по Священной дороге в оливковую рощу. Усевшись под одним из деревьев, они внимательно посмотрели в глаза друг другу.
— Я не уверен, что рад видеть тебя, — сказал тот, что был чуть помоложе.
— А я вернулся сюда не для того, чтобы доставить тебе радость. Хочешь ты этого или нет, тебе придется смириться с моим присутствием, Фемистокл.
— Я знаю, Аристид…
Так встретились два виднейших политика Афин Аристид и Фемистокл. Вот уже более двадцати лет они стояли по разные стороны баррикад, поочередно одерживая верх.
Аристид был богат, а главное, знатен. Последнее обстоятельство открывало перед ним большие возможности. Аристократ по рождению, Аристид, естественно, возглавлял партию аристократов. Он как нельзя лучше подходил для этой роли. Он был храбр, щедр и очень честен. Столь честен, что даже заслужил прозвище Справедливого. Никто и никогда не решился обвинить Аристида в том, что он хоть раз использовал свое положение для личной выгоды.
В нем рано обнаружились задатки крупного политика. Он обладал теми качествами, которые импонируют и толпе, и личности. Его заметил еще великий законодатель Кимон и сделал своим другом Мильтиад.
Но даже поддержав демократические перемены, в душе он оставался аристократом в высшем смысле этого слова. Ему претила страсть к наживе, вспыхнувшая вдруг у афинских граждан. Он брезгливо наблюдал за тем, как крикливый охлос рвется к власти. В глубине души он порой завидовал спартиатам, создавшим державу рыцарей. Он и сам был таким рыцарем, служащим отчизне не ради корысти, а за совесть.
С другой стороны он сознавал, что легко быть бессребреником, имея все, что нужно для безбедной жизни. Поэтому его душу раздирали противоречия, но аристократ всегда одерживал верх. И толпа чувствовала это и порой яро ненавидела Аристида. Ненавидела за то, что он не хотел быть как все, за то, что он имел прозвище Справедливый, которым она сама его наградила.
Фемистокл был полной противоположностью Аристиду. Не богат и не знатен. Зато с большими претензиями на богатство. И с неуемной жаждой славы.
Он единственный грустил в тот день, когда Эллины праздновали победу под Марафоном. И на вопросы друзей почему он невесело признался:
— Мне не дают спать лавры Мильтиада.
Столь сильна была у Фемистокла жажда славы и это при том, что она не обошла его стороной. В числе десяти стратегов, командовавших афинским войском Фемистокл был увенчан лавровым венком и имя его прославляли на агоре. Но он мечтал о великой славе!
В отличие от Аристида он поставил на толпу. Шумливую и непостоянную. Со временем он стал любимцем охлоса и уже никто не смел игнорировать его советы.
Фемистокл любил покричать, выпить, побуянить. Но с другой стороны он был умен и отважен, у него был поистине государственный ум. Прежде из таких людей получались великие тираны. Но Фемистокл оскорбился бы, предложи ему ненароком кто-нибудь из друзей установить тиранию. По крайней мере, в то время оскорбился бы.
Он отчетливо представлял, какие замыслы вынашивают мидяне и выступал за активное противодействие им. Понимая сколь ничтожны шансы эллинов разгромить несметные мидийские полчища на равнинах Эллады, Фемистокл выступал за то, чтобы перенести войну на море. Именно на море по его мнению было суждено подняться могуществу новых Афин, города предприимчивого, смелого и стремительно богатеющего. Аристид же хотел встретить врага на земле.
Они мешали друг другу, кто-то должен был оставить эту сцену. Победил Фемистокл. Его противник был изгнан из Афин на целые десять лет.
Черепок-острака, на котором писалось имя того, кто подлежал изгнанию. Эту традицию впервые ввел Клисфен, считавший, что таким образом народ сможет избавляться от тех, кто рвется к тиранической власти.
Остракизм стал мощным орудием в руках политических интриганов. С его помощью было нетрудно избавиться от самых влиятельных политиков, не облачая их при этом в одежды мучеников. Одним из первых пал жертвой остракизма Аристид. Не минует чаша сия в будущем и его противника Фемистокла.
Разгромив оппозицию, Фемистокл провел через народное собрание ряд законов, направленных на усиление военной мощи Афин, прежде всего морской мощи. По его предложению граждане отказались от распределения доходов с Лабрийских серебряных рудников. На эти деньги были построены двести быстроходных остроносых триер. Аристократы немедленно обвинили Фемистокла в том, что он пытается заставить афинян променять копье на весло, но тому было наплевать на стенания эвпатридов [78].
— Зато теперь, — говорил он, — мы можем пустить на дно моря любого врага, будь то эгинцы или мидяне.
Время подтвердило справедливость этих слов. Мидяне выступили походом на Элладу, и теперь Афины могли противопоставить им не только отряды гоплитов, но и мощный флот, наличие которого позволяло в случае необходимости без особого труда перенести театр военных действий на малоазийское побережье. Кроме того стало очевидно, что, имея столь грозную силу, город Паллады выдвигается на лидирующее место среди эллинских полисов.
Все, даже противники Фемистокла, признали его правоту. Теперь можно было вернуть из изгнания тех, кто мешал ему прежде. И первым вернулся Аристид. Афины с нетерпением ждали примирения противников.
Рассеянно поигрывая сломанной веточкой сливы, Аристид сказал:
77
Здание, в котором собирались на общественную трапезу пританы, члены буле, исполнявшие текущие государственные обязанности; обед в пританее считался для афинянина высокой почестью.