— Тогда идем!
— Идем.
Святилище располагалась на высоком холме посреди священной рощи и представляло собой храм, окруженный двумя рядами мраморных колонн. На фронтоне храма была изображена битва богов с титанами. Следящие за чистотой и порядком куреты [90]беспрепятственно пропустили Пана и его спутника внутрь храма.
— Это под алтарем, — сказал Пан.
— Я знаю.
Они подошли к украшенному статуей Зевса алтарю. Пан нажал на край плиты, и она беззвучно отъехала в сторону. По узкой мраморной лестнице они спустились вниз и вошли в небольшое помещение, все убранство которого состояло из шести бронзовых щитов, развешанных по стенам. Освещалась комната солнечными лучами, которые проникали сквозь узкие щели между фризом и архитравом крыши.
Пока гость осматривался, Пан снял один из щитов. Под ним оказалась панель с несколькими кнопками. Пан нажал на одну из них и сказал:
— Пан вызывает Громовержца.
Какое-то мгновение было тихо, затем издалека донесся голос.
— Его сейчас нет в Элладе. В чем дело?
— Вот так дела! — Пан повернулся к герою. — Нет его. Что будем делать?
— Спроси где он и попроси передать, что его спрашивает Ясон.
Пан вновь нажал на кнопку.
— А где он.
— Я не уполномочена об этом говорить.
— Кто на связи? — поинтересовался Пан.
— Афо.
Что стало с Паном! Он расцвел широченной улыбкой, а голос стал слаще меда.
— Афо, передай Громовержцу, что его спрашивал Ясон. Пусть разыщет его когда вернется.
— Ясон? Но ведь он погиб!
Пан рассмеялся.
— Я тоже так думал. Но он пришел ко мне. Жив-живехонек и здоровяк, как и прежде.
Афродита замолчала. Пан начал волноваться.
— Афо, ты меня слышишь?
— Да. Выполни мою просьбу, Козлик. Если Ясон еще не ушел, задержи его. Я сейчас буду у вас.
— Хорошо, — ответил Пан и отключил связь. — Она сейчас будет здесь.
— Вряд ли ей будет приятна эта встреча, — заметил Ясон в ответ на слова лесного бога.
Афо появилась внезапно, словно проникнув через щель вместе с лучами солнца.
Ясон и Пан как раз вешали на место щит. Затем они оба обернулись и Афродита вскрикнула:
— Диомед!
Диомед — то был один из самых великих героев Эллады. Отточенная бронза, влекомая его безжалостной рукой, поражала не только людей, но и богов. Афродита нечаянно бросила взгляд на правую руку, где от локтя и чуть не доходя до запястья тянулся тонкий, едва заметный шрам — след раны, залеченной искусным Паеоном.
Ясон-Диомед с легкой усмешкой рассматривал Афо. Под его пристальным взором богиня зарделась и стала прекрасна как никогда. Пан восторженно открыл рот, любуясь столь совершенной красотой.
Пауза становилась невыносимой, но Диомед не желал приходить на помощь растерявшейся богине, а Пан не осмеливался это сделать. Наконец Афо совладала с собой.
— Я слышала, ты умер.
Еще бы! Он должен был умереть семь веков назад!
Диомед усмехнулся.
— Я не раз слышал о себе куда более удивительные вещи.
— Так кто же ты: Ясон или Диомед? — вмешался Пан.
Афо скривила розовые губки.
— Какой там еще Ясон! Это негодяй Диомед, осмелившийся поднять на меня руку!
Человек вновь усмехнулся и слегка склонил голову.
— Прошу великодушно простить меня. Я метил в Энея. — Если в голосе героя и звучала ирония, то она была едва заметна.
Смех Афродиты рассыпался серебряными колокольчиками.
— Он еще смеет просить прощения! — воскликнула красавица и капризно добавила:
— Мне было больно!
— Женщинам не стоит появляться на поле брани. Тем более таким женщинам!
В голосе Диомеда звучало нечто, заставившее Афродиту стыдливо потупиться. Давно уже мужской взгляд не смущал пенорожденную.
— Ты сбрил бороду, а волосы стали светлее, но ты все тот же Диомед. Я узнала тебя по голубым глазам, что загораются ярким огнем во время схватки.
Диомед не успел ответить, как вновь встрял Пан.
— А я признал в нем Ясона!
Афо внимательно посмотрела на героя.
— Так кто же ты?
— Я был Диомедом. А еще раньше я был Ясоном. А перед этим я был еще кем-то. Я и сам не могу точно сказать, кто я есть такой.
— Это удивительно! — Афродита звонко рассмеялась. — И забавно. И еще…
Богиня не договорила, но у Пана дрогнуло сердце. Он все понял.
— Козлик, — нежно произнесла Афо, — мы с Диомедом прогуляемся по роще. Нам надо кое о чем поговорить.
И Афо улыбнулась. Счастливо и чуть застенчиво. Как улыбается женщина, встретившая свою любовь.
Эпитома четвертая. Ярость
Он был небольшого роста и не велик телом. Его руки не поражали обилием мышц или силой удара. Но пред натиском этого воина не могли устоять самые могучие мужи, статью подобные сыновьям Алоэя [91]. Все знали, что он в одиночку расправился с пятьюдесятью богатырями, спрятавшимися в засаде, чтобы погубить его. Сорок девять пали, сраженные насмерть, и лишь Меонт, забрызганный с ног до головы кровью собратьев, вернулся, безумно твердя его имя:
— Тидей!
И ведь все эти витязи были сильнее его, многие лучше владели копьем и мечом, но не один из них не был столь яростен.
Ярость!
Безумная ярость рождалась в сердце этолийца Тидея, когда он вступал в битву. Ярость наливала его мышцы сталью и уподобляла движения стремительной молнии. Губительное пламя загоралось в глазах героя, заставляя недругов отпрянуть назад. С оскаленным в крике ртом Тидей нападал на своих врагов, вселяя в их души страх. В эти мгновения он забывал обо всем: о жизни, о солнце, даже о смерти. Он помнил лишь, что перед ним враг, которого нужно повергнуть. Не будь у него копья, он атаковал бы противника с мечом и щитом, лиши его меднокрепкой защиты, он бросился бы вперед с одним клинком, сломайся меч, он рвал бы тело врага руками и зубами.
Если бы фортуна назначила ему родиться позднее, его бы назвали берсеркиром [92]. Эллада же не знала подобного слова. Но она знавала подобных воинов, что бросались в кровавую схватку с непокрытой головой и выступившей на губах пеной.
Звон бронзы и пение стрел, грохот рушащихся стен и крики умирающих — лишь это они считали жизнью; все остальное было жалким существованием, недостойным героя. Жить означало воевать. Воевать означало жить. Прекратить их вечную битву могла лишь смерть, но не старость, ибо герои не доживают до старости.
Они спешили познать яростную любовь битвы, ведь в Тартаре нет места кровавым ристалищам и потому насладиться ими нужно в жизни.
Они менее всего думали о затаившейся рядом смерти и потому судьба бывала нередко благосклонна к ним — они умирали последними.
Тидей хотел этой войны. Война должна была принести славу, добычу и наслаждение кровавой сечи. Война могла принести смерть, но истинный воин и в смерти находит наслаждение. Такова была нехитрая философия Тидея, лишь в обол [93]оценивавшего чужую жизнь и ни во что — собственную. Именно потому любила Тидея грозная богиня Афина, столь же неистовая в бранном деле. Незримая под шлемом Аида [94], она опускалась на сочные беотийские луга и наслаждалась лицезрением яростных поединков, в которых Тидей проверял храбрость своих врагов. Быть может Афина была даже чуточку влюблена в свирепого этолийца. Но лишь чуточку, так как рок обрек ее вечно оставаться девой.
91
Сыновья Алоэя — От и Эфиальт. Обладавшие огромной силой, они пытались взобраться на небо, взгромоздив на Олимп горы Пелион и Оссу.