Поле Аустерлица было снежным от белых колетов павших русских кавалергардов. Они должны были спасти отступающую армию и выполнили свой долг. Волна прекрасных в своем бесстрашии всадников ринулась прямо на дула вражеских пушек и шеренги каре. Их было восемьсот. Почти все они пали на поле битвы. «Учитесь умирать!» — воскликнул Наполеон, оборачиваясь к своим генералам. А император понимал в этом толк. Он и сам семь и десять лет спустя будет бросать своих великолепных кирасиров на верную смерть. На смерть ради победы. Меднобронные гиганты без колебаний пошли на нее и умерли: одни на Курганной высоте[211], другие — на плато Мон-Сен-Жан.
Но истинный, сверхчеловеческий дух гвардии проявляется, когда речь идет о чести. И тогда триста спартиатов отказываются покинуть Фермопилы, а каре Камброна шагает прямо на дула неприятельских орудий.
— Merde!
Гвардия дала ответ врагам и дальше была смерть.
«В ответ на слово Камброна голос англичанина скомандовал: „Огонь!“ Сверкнули батареи, дрогнул холм, все эти медные пасти изрыгнули последний залп губительной картечи; заклубился густой дым, слегка посеребренный восходящей луной, и когда он рассеялся, все исчезло. Остатки грозного воинства были уничтожены, гвардия умерла. Четыре стены живого редута лежали неподвижно, лишь кое-где среди трупов можно было заметить последнюю судорогу. Так погибли французские легионы, еще более великие, чем римские легионы. Они пали на плато Мон-Сен-Жан, на мокрой от дождя и крови земле, среди почерневших колосьев, на том месте, где ныне, в четыре часа утра, посвистывая и весело погоняя лошадь, проезжает Жозеф, кучер почтовой кареты, направляющейся в Нивель».
Придите к Букингемскому дворцу полюбоваться на печатающих шаг красавцев в высоких медвежьих шапках. Они великолепны. В них величие и гонор трехсотлетней империи. Но это не гвардия, это лишь раскрашенные манекены. Гвардия умерла. Но не сдалась.
И вновь Гюго. Что делать! Никто не мог описать апокалипсис Бородина лучше Толстого, никто не смог дать более впечатляющую картину Ватерлоо, чем Гюго.
«Весь день небо было пасмурно. Вдруг, в тот самый момент, — а было восемь часов вечера, — тучи на горизонте разорвались и пропустили сквозь ветви вязов, росших вдоль нивельской дороги, зловещий багровый отблеск заходящего солнца. Под Аустерлицем оно всходило».
Было восемь часов вечера. Призраки умершего мира шли в свой вечный бой…
1. Последний месяц лета
Листва на деревьях пожелтела, а плоды налились соком. День еще был огненно-жарок, но ночи уже стали прохладны. Шел месяц метагитнион[212], последний месяц лета. Посланники эллинских городов, решивших стать с мечом против восточных варваров, встретились на Истме. Здесь были спартиаты, афиняне, коринфяне, тегейцы, сикионцы, трезенцы, аркадцы, эпидаврийцы, флиунтцы, эритрейцы, халкидяне, левкадцы, эгинцы, микенцы, тиринфяне, ампракисты, гермионяне, палейцы, мегарцы, феспийцы, потидейцы, анактории, платейцы, стирейцы. Собравшиеся были едины в своей решимости драться, споры велись лишь по поводу того, где быть решающей битве. Дорийцы, которых волновала судьба родных городов, настаивали на том, чтобы встретить врага на Истме, достаточно хорошо укрепленном для оборонительного сражения. Против подобного плана выступали афиняне, эгинцы, халкидяне и эритрейцы, резонно указывавшие, что в этом случае подвергнутся разорению их земли. Они требовали дать битву в Фокиде или Локриде, не допуская врага в среднюю Элладу. Из пелопоннеских посланцев это требование поддерживали лишь Леонид и Гилипп. Прочие во главе с Леотихидом яростно возражали. Полемарх Евенет, ярый сторонник сражения на Истме, не скрывал своего настроения.
— Перешеек — вот единственная гарантия того, что нам не ударят в спину! — горячась, кричал он. — Допустим, мы согласимся с афинянами и пошлем войско в Фокиду, но кто поручится, что беотийцы, которые спят и видят себя слугами мидийского царя, не ударят нам в спину! — При этих словах платейцы и феспийцы бурно запротестовали, но Евенет не обратил на них ни малейшего внимания. — И тогда мы окажемся между двух огней, как это случилось в Фессалии…
Сделаем маленькое отступление, чтобы пояснить, что же произошло в Фессалии. Чуть более месяца назад по просьбе нескольких фессалийских полисов, решивших сопротивляться нашествию варваров, им в помощь было отправлено десятитысячное войско во главе с Евенетом. Оно заняло узкий проход между Олимпом и Оссой, преградив варварам путь в Элладу. Однако простояв здесь несколько дней, эллины по приказу Евенета возвратились к Истму. Свое решение полемарх объяснял тем, что получил сведения о заговоре фессалийских аристократов, которые, как он уверял, лишь ожидали удобного момента, чтобы нанести эллинам удар в спину. Злые языки поговаривали, что на самом деле спартанского полководца смутили рассказы царя Македонии Александра о несметных полчищах мидян. Как бы то ни было, Евенет отступил, обвиняя фессалийцев в подлых замыслах. Теперь он пытался навесить ярлык предателей и на беотийцев.
Ни для кого не было секретом, что в беотийских полисах сильны панические настроения, искусно подогреваемые враждебными к афинянам аристократами. Херонея, Фивы, Орхомен, Левктры намеревались дать мидянам землю и воду. Однако многие беотийцы были полны решимости драться против восточных варваров. Потому Леонид вступился за них.
— До этого времени ты рисковал получить всего один удар — в спину от мидян, когда как трус бежал из Фессалии, — бросил он полемарху.
Евенет позеленел от злобы, но возразить не решился. Леонид заговорил вновь, убеждая собравшихся в необходимости решительных действий. Он приводил доводы, с которыми трудно было спорить, говорил об уязвимости Пелопоннеса с моря, напоминал о том, как слабеет воинский дух тех, кто из трусости отдали на поругание родную землю, и о том, что, проявив нерешительность, пелопоннесцы тем самым оттолкнут от себя те эллинские полисы, которые в данный момент колебались, не решив еще, чью сторону занять.
В конце концов эллины порешили ждать варваров в Фермопилах. Отряд Леонида и треть войска Евенета отправлялись в Фокиду сейчас же, остальные ополчения должны были присоединиться к ним чуть позже. Одновременно с авангардом армии выступал и эллинский флот под командой спартиата Еврибиада и афинян Фемистокла и Ксантиппа. Скрепив договор взаимными клятвами, посланцы поспешили отбыть в родные города. Перед тем как отправиться в путь, Леонида посетил архонт Фемистокл.
211
Курганная высота, иначе батарея Раевского: при атаке на это укрепление погибло множество французских кирасир во главе со своим командиром генералом Коленкуром.